Баловень судьбы - [71]

Анатолий Собчак рассказал мне, что они с его будущей женой влюбились друг в друга, когда смотрели в кино «Мужчину и женщину». «Если сегодня существуют на свете маленькие Собчаки, то это — благодаря вам», — добавил он. Когда я снял «Одни и другие», множество людей писали мне, спрашивая, кто рассказал мне историю их жизни. Меня даже чуть было не привлекли к суду по обвинению в том, что я украл у людей их судьбу. Я ни у кого ничего не краду. Я краду саму жизнь. Я ее граблю изо всех сил, бесстыдно ее копируя. Только сама жизнь и может предъявить мне судебное обвинение в плагиате. Она… или Бог, который для меня — самый великий режиссер на свете. Мне было восемнадцать лет, когда выяснилось, что моя невеста беременна. Она должна была подвергнуться тому, что теперь называют насильственным прерыванием беременности. Мы с ней были в тот момент не способны к испытаниям, которые выпадают на долю родителей. У нас не было постоянной работы, не было денег… мы думали в первую очередь о своей собственной будущей жизни. И я до сих пор часто думаю о том ребенке — сыне или дочери, — которому теперь было бы около сорока. Я к нему обращаюсь. Но в этой беседе «на один голос» ответов мне нет.

Виват, жизнь! В этом заглавии — мое кредо. Я так люблю жизнь, что боюсь всего, что ей угрожает. Один из самых ужасающих кошмаров для меня — гонка ядерных вооружений. На дворе 1984 год, а это значит, что она длится уже 39 лет (начиная с испытаний на Форт Аламо). Может быть, у людей все же хватит ума положить ей конец, прежде чем случится вселенская катастрофа?.. Это более чем сомнительно. А что, если несколько человек разыграют некий спектакль, с тем чтобы люди поверили в предостережение, посланное с другой планеты? А что, если это предостережение примет вид необыкновенно долгой ночи, ночи, которой нет конца и после которой день так больше и не наступит? Что, если какая-то неземная сила поставит между нашей планетой и солнцем огромный щит, из-за которого мы погрузимся во тьму? Температура на нашей планете постепенно опустится, и мы вновь окажемся в ледниковом периоде, обреченные на смерть. «Виват, жизнь!», как то явствует из названия, — это гимн жизни. Это случай особый для моего кино, поскольку он объединяет в себе мечту и научную фантастику. В нем есть и много наивного. Например, та сцена, когда все действующие лица, собравшись на Елисейских полях, неотступно смотрят в небеса в надежде увидеть наконец восход солнца. Но при всей своей наивности она не перестает быть, по-моему, одной из самых сильных. На съемках этого фильма я знакомлюсь с необыкновенным актером — Мишелем Пикколи. Он обладает редким талантом: его присутствия на площадке не замечаешь. Он не капризничает, ничего не требует, всегда вежливо с тобой соглашается, не оповещает во весь голос о своем прибытии на съемки, не трубит о том, что уходит. Он — один из тех джентльменов старых времен, которые облегчают вашу работу, никогда не обременяя вас тяжестью своего таланта. И при этом… какой же он сказочно талантливый актер!

Я возвращаюсь в Москву тридцать лет спустя после моей первой вылазки в СССР, когда я, почти мальчишкой, ехал, спрятав камеру под старым плащом. Тогда я встретился с Михаилом Калатозовым. В этот раз меня честь по чести встречают ответственные работники культуры советской империи, от которых я получил приглашение войти в состав жюри международного кинофестиваля в Москве. К моему глубокому разочарованию, я обнаруживаю, что Михаил Калатозов совершенно забыт нынешним советским кино и не входит в официозный пантеон. А посему большую часть своего пребывания я посвящаю тому, чтобы убедить русское киноруководство, что Калатозов ни в чем не уступает Эйзенштейну[69] и его нужно немедленно вернуть из забвения. Не знаю, была ли какая-нибудь польза от моих ходатайств. Но мне посчастливилось тогда же встретиться с Алексеем Баталовым,[70] исполнителем главной роли в фильме «Летят журавли». С помощью переводчика я делюсь с ним дорогими для меня воспоминаниями. Немецкий кинематографист Вим Вендерс[71] тоже находится в Москве. Он растрогал меня, сказав, что, по его мнению, мое творчество оказало сильное влияние на нынешних кинорежиссеров и что я когда-нибудь стану…

Давление, которое оказывают на меня как на члена жюри, гораздо менее приятно. Мне ясно дают понять, что, хотя фестиваль и международный, главный приз решено присудить (политика обязывает!) русскому фильму. Я вынужден даже говорить на повышенных тонах, чтобы соблюсти что-то отдаленно похожее на объективность. В Москве я, как и в любом другом месте, не отступаю от правила ежедневно бегать трусцой. Когда я пробегал на рассвете по Красной площади, меня остановили вооруженные часовые. По их грозному виду я понял, что на Красной площади бегать не стоит. Почему — было бы спрашивать не совсем кстати. Впрочем, солдаты говорили по-французски не лучше, чем я по-русски. С большим трудом мне удалось все же объяснить им, что я — французский режиссер, приехавший в Россию по приглашению правительства. Благодаря этому я сумел-таки избежать крупных неприятностей.