Баловень судьбы - [18]

Теперь я понимаю, что в кино голоса за кадром слишком часто представляют собой не что иное, как декоративные элементы, ухищрения» предназначенные скрывать слабости образности, пытающиеся заменить словами то, чего не достает на экране. Итак, в том хитром искусстве, каким является кино, комментарий так сильно влияет на образ, что второй оказывается буквально раздавленным первым. Великие кинорежиссеры — это те, кто в совершенстве владеют искусством добиваться единства образов и слов. Искусством, которым — это было совершенно очевидно — я еще далеко не овладел. В фильме «Женщина-спектакль» я ошибался во всем. Анализируя причины провала, я установил, что допустил две непоправимые ошибки: первое — исходный замысел был плох; второе — я согласился снимать заказной фильм.[13] По крайней мере я понял одно: снова я за это не возьмусь.

С автоматом в руке Амиду во весь дух бежит по крыше банка. Потом, выбрав стратегическую позицию, ложится и прицеливается в полицейский патруль на Елисейских полях. Вместе с Жаном Пьером Кальфоном и Пьером Барухом они начинают стрелять по полицейским, как по зайцам. Взятое напрокат оружие, разумеется, не заряжено. Мы снимаем финальную сцену — вооруженный налет на банк из моего фильма «Девушка и ружья». Не отрываясь от окуляра моей камеры, я не упускаю ни одной мелочи. Я на седьмом небе. Я блаженствую еще сильнее, когда полицейские на проспекте разбегаются в разные стороны. Они появляются отовсюду, в битком набитых машинах с включенными, воющими сиренами. Через пять минут здание окружает целая армия стражей порядка. Я не смею поверить в мою удачу. Наверняка в это самое время на банк, расположенный у нас под ногами, был совершен настоящий налет! Сцена будет гораздо более правдивой.

— Стоять! Бросайте оружие и руки вверх!

Нас как молнией ударило. На крышу банка скатился целый батальон полицейских, которые наводят на нас автоматы. На этот раз по-настоящему. Достаточно было услышать лязг затворов, чтобы понять: они-то кино не снимают. Любой резкий жест стал бы безрассудной неосторожностью. Через четверть часа вся съемочная группа уже расхаживала взад и вперед за решеткой, в камере полицейского участка. Я не мог не задуматься над тем, что мне, наверное, следовало бы предупредить власти о своих намерениях. Так как разрешения на съемку в Париже получить, как правило, очень сложно, я предпочел избавить себя от подобной формальности. Этим и объясняется, что полицейские не заметили моей камеры. Они увидели только вооруженных людей на крыше банка.

Впрочем, мы, моя новая компания и я, занимаемся кино так же, как другие нападают на банки. Но мы нападаем на малоизвестные кинозалы. Показы нашего фильма всегда выглядели словно вооруженные налеты. Когда фильм объявлен к показу — в десятке кинозалов Франции — мы испытываем такое победоносное чувство, будто отвлекли зрителей от других фильмов в пользу нашего. У молодежи 1964 года «Девушка и ружья» пользуется определенным успехом, наверное, потому, что она видит в фильме отражение своих мечтаний, своего бунтарского духа, портрет эпохи. Особенно в пригородах, где мы регулярно демонстрируем наш фильм, который и рассказывает о пригородах, показывает молодых людей, борющихся за свое место в жизни… Самые обездоленные отождествляют себя с героями фильма, которые создали школу бандитизма и озлоблены на общество, на весь мир.

«Девушка и ружья» получила Большую премию фестиваля молодого кино в Йере (премия — это верный барометр). Сразу после этого Пьер Бронберже, которому этот успех служит утешением после провала «Женщины-спектакля», отсылает его на фестиваль в Мар-дель-Плата, в Аргентину, где фильм удостаивается премии за режиссуру. Однако, вероятно, по причине его подрывного характера фильм едва избегает полного запрета цензуры. В кинозалах люди смеются, аплодируют… В вечер премьеры в «ABC» зрители охвачены неистовым восторгом… Сам Жан Луи Трентиньян, который с конца пятидесятых годов является одной из самых ярких звезд французского кино, говорит, что обожает мой фильм, и прибавляет:

— Если когда-нибудь у вас появится роль для меня, позвоните; Я тотчас приеду.

Но пресса меня изничтожает. Кроме двух-трех исключений, у критиков обнаруживается общая склонность к уничтожению. «Это Годар без Годара», — пишет Пьер Бийар. Анри Шанье обливает меня грязью. Мишель Обрьян — убийца! — тоже в меня не промахнулся.[14] Разумеется, я не утверждаю, что «Девушка и ружья» — шедевр. Это далеко не так. Я даже признаю, что сценарий очень путаный. Особенно в конце. Критика — составная часть сферы влияния левых идей «Новой волны». Если «Девушка и ружья» ее раздражает, то происходит это уже не потому, что фильм подозревается в пропаганде правых идей, как это было с «Человеческой сущностью», а потому, что в нем не проводится никакой идеологии. Но мы живем в эпоху, когда все стало политикой. Каждый художник обязан определить свою политическую позицию. Если у него сразу обнаруживают политические симпатии к левым, критика почти постоянно к нему благосклонна. Тот, кто открыто не прокламирует себя социалистом или коммунистом, немедленно подозревается в сговоре с врагом.