Баллада Рэдингской тюрьмы - [3]

Иль бледен он, как тать,

Иль то в его глазах прочтем мы,

Что нам нельзя читать.

Мы были заперты до полдня…

Но, слышим, вот звонят…

Бренча ключами, молча Стражи

Открыли келий ряд.

Пошли мы лестницей железной,

Свой покидая Ад.

Хотя на Божий свет мы вышли,

Наш круг был изменен:

Один от страха весь был бледен,

Другой, как стебль, склонен,

И не знавал я, кто смотрел бы

Так жадно в небосклон.

Да, не знавал я, кто вперял бы

Так пристально глаза

В клочок лазури, заменявший

В тюрьме нам небеса,

И в облака, что плыли мимо,

Чтоб окропить леса.

И не было меж нас такого,

Кто б, с бледностью лица,

Не думал, что и он достоин

Такого же конца:

Ведь если он убил живого,

То эти – мертвеца.

Гот, кто вторично грех свершает,

Терзает мертвых вновь,

Он с них срывает страшный саван

И вновь их точит кровь,

Вновь точит кровь, за каплей каплю,

И убивает вновь.

- -

Как клоуны, в наряде диком,

В рисунке двух кругов,

Мы молча шли асфальтом скользким,

Вкруг, вкруг, все сто шагов,

Мы молча шли асфальтом скользким,

И каждый шел без слов.

Мы молча шли асфальтом скользким,

И через каждый ум

Носилась Память об ужасном,

Как ветра дикий шум,

И перед каждым мчался Ужас,

И Страх стоял, угрюм.

- -

Взад и вперед ходили Стражи,

Как пастухи в стадах,

Одеты в праздничное платье,

В воскресных сюртуках,

Но выдавала их деянье

Нам известь на ногах.

Где широко зияла яма,

Ее мы не нашли.

Виднелись у стены тюремной

Песок и слой земли,

Да комья извести, как саван,

Над мертвым сверх легли.

Да! Был у мертвого свой саван,-

Не многим дан такой!

Труп обнажен, чтоб стыд был больше,

Но за глухой стеной

Лежит в земле,-закован в цепи,-

В одежде огневой.

И пламя извести все гложет

Там тело мертвеца:

Ночами жадно гложет кости,

Днем гложет плоть лица,

Поочередно плоть и кости,

Но сердце-без конца!

- -

Три долгих года там не сеют

И не сажают там,

Три долгих года там не место

Ни травам, ни цветам;

Земля молчит, не шлет упрека

Смущенным небесам.

Им кажется: убийцы сердце

Отравит сок стеблей.

Неправда! Взысканная Богом,

Земля добрей людей:

Алей цвет алой розы будет

И белой цвет – белей.

Даст сердце стебли розы белой,

Рот – стебли алых роз,

Кто знает, чем святую волю

Готов явить Христос,

С тех пор как посох Парсифаля

Цветами вдруг пророс?

- -

Нет! Белым розам, алым розам

В тюрьме не место жить.

Кремень, булыжник, черепица –

Все, что здесь может быть:

Цветы могли б иное горе

Порою облегчить.

Нет! Ни один – ни розы алой,

Ни белой – лепесток

Не упадет близ стен проклятых

На землю иль песок,

Не скажет узникам, что умер

За всех распятый Бог.

- -

И все ж, хотя стеной проклятой

Тот мертвый окружен,

И дух того не бродит ночью,

Кто цепью отягчен,

И дух того лишь стонет жалко,

Кто в известь схоронен,-

Он все ж -несчастный -дремлет в мире,

Иль в мире будет он:

Он Ужасами не тревожим,

Он Страхом не смущен,

В земле нет ни Луны, ни Солнца,

Где бедный схоронен.

- -

Как зверь, он ими был повешен,

И реквием святой

Не пел над ним, как утешенье

Его душе больной.

С поспешностью он унесен был,

Зарыт в земле сырой.

Раздетый труп они швырнули

(Пусть мухи поедят!),

Смеялись, что так вздуто горло,

Чист и недвижен взгляд,

И с хохотом ему творили

Из извести наряд.

Колен Священник не преклонит

Перед могилой той,

Пред ней не сделает, с молитвой,

Он знак креста святой,

Хоть ради грешников Спаситель

Сошел в наш мир земной.

Но что ж! Грань жизни перешел он;

То участь всех живых.

В разбитой урне Сожалений

Потоки слез чужих.

О нем отверженцы рыдали,

Но плакать – доля их.

V

Прав или нет Закон,- не знаю:

То знать мы не должны.

Мы, узники, одно мы знаем,

Что прочен овод стены,

Что день в тюрьме подобен году,

Что дни его длинны.

И знаю я, что все Законы

(Создание людей),

С тех пор как брат убит был братом

И длится круг скорбей,-

Зерно бросают, лишь мякину

Храня в коре своей.

Я также знаю,- и должны бы

О том все знать всегда,-

Что люди строят стены тюрем

Из кирпичей стыда

И запирают, чтоб Спаситель

Не заглянул туда.

Они свет Солнца запирают

И милый лик Луны,

Они свой Ад усердно прячут,

И в нем схоронены

Дела, что люди и Сын Божий

Увидеть не должны!

- -

В тюрьме растет лишь Зло, как севы

Губительных стеблей.

Одно достойно в том, кто гибнет

И изнывает в ней:

Что в ней Отчаяние-сторож,

А Горе – спутник дней.

Здесь могут голодом ребенка

И день и ночь терзать,

Бить слабых, мучить сумасшедших

И старцев оскорблять.

Те гибнут, те теряют разум,

И все должны молчать.

Живут здесь люди в кельях узких,

И тесных, и сырых,

В окно глядит, дыша отравой,

Живая Смерть на них,

И, кроме Похоти, все стало

Прах-в образах людских.

Поят водою здесь гнилою,

Ее мы с илом пьем;

Здесь хлеб, что взвешен строго, смешан

С известкой и с песком;

Здесь сон не дремлет: чутко внемлет,

Крича, обходит дом.

- -

Пусть тощий Голод с Жаждой бледной,

Как две змеи, язвят,

Пусть сохнет тело,- что за дело! –

Другой ужасней яд:

Мы днем таскаем камни,- ночью

Они в груди лежат.

Здесь в келье-сумрак, в сердце-полночь.

Здесь всюду – мрак и сон.

Колеса вертим, паклю щиплем,

Но каждый заключен

В Аду отдельном, и молчанье

Страшней, чем медный звон,

Никто не подойдет к нам с речью

Приветной и живой,

Лишь глаз к нам смотрит сквозь решетку

Безжалостный и злой;

Забыты всеми, гибнем, гибнем

Мы телом и душой!

Одни, унижены, мы ржавим

Цепь жизни без конца.

Те плачут, те клянут, те терпят