— Но мы-то знаем лишь тех, из-за кого тут оказались. Слушай, па, а как ты думаешь — я не могу навестить эту мать во сне? Ну, как тебя. Она не испугается?
Я покачал головой:
— Не можешь, сын. В том, нашем мире ее больше нет. Как и той, что не родила тебя.
— Я понял, — кивнул он. — Она — в высшем мире, да? Мы тут о нем знаем очень мало. Хотя многие из них попадают сюда, к нам — но они ничего не рассказывают, потому что перестают что-то помнить, они, как и мы, уходят в вашу жизнь, — они называют его местом испытаний, такие ощущения у них остаются от предыдущего опыта, но только ощущения, ничего конкретного. Так что о предстоящем они знают еще меньше нас, кто еще ни разу там не был.
— Ты так уверен, что не был?
Он снова взялся двумя пальцами за подбородок; похоже, это движение было у него изначальным, корневым, мы сказали бы «врожденным» — если бы дали сыну родиться.
— Ну… никакой памяти. — Он покачал головой совсем по-человечески. — Даже в ощущениях. Хотя, может быть, так и нужно? Это ведь не нам решать.
— И не нам, конечно. Все мы — в витках великой спирали. Прежде — сейчас — потом. И снова: прежде…
— А у нас получается: прежде — и опять прежде. Когда мы об этом думаем, то обида — или как это назвать — становится еще сильнее: нам ведь помешали подняться еще на виток. Осадили. Без нашей вины.
— Сын, — сказал я, чтобы как-то разбавить горечь его мыслей, — но ведь это не конец. Ты и сам знаешь, что конца не бывает, есть лишь вечное преображение. И я надеюсь, что в следующий раз, когда тебя пошлют, все получится прекрасно и твое «сейчас» окажется счастливым — хотя бы чтобы возместить тебе то, что случилось в прошлый раз.
— Я понимаю, — ответил сын. — Особенно, если у тебя получится. Знаешь, в следующий раз, когда ты меня навестишь, ты уже сможешь рассказать мне, что тебе удалось сделать для нашего замысла. Ладно? Ты ведь сможешь, если захочешь.
— В жизни возможно все. Как и за ее пределами, — ответил я уклончиво.
— Здорово! — еще раз обрадовался он. И тут же вздохнул: — Па, тебе пора. Мои силы кончаются. Сейчас все вокруг начнет таять, и… тебе не надо этого видеть. Вот машина — они тебя отвезут, как всегда. Я тебя люблю, па. И всегда буду…
— И я тебя всегда буду любить, сын.
— Скажи: «Онтик»!
— Всегда, Онтик!
— Жди — я позову тебя скоро!
Но он больше не позвал меня. И ни разу не пришел ко мне во сне. Хотя прошло уже почти три года после этого свидания.
Причина, думал я, может быть лишь одной: его призвали — и где-то, у кого-то он уже родился. Я всей душой верил, что родился: слишком уж неоправданной жестокостью было бы — еще раз отлучать его от жизни.
Тем более, что и выходя из дому, и в особенности прогуливаясь в парке, я видел много их — в колясках, на руках, на собственных, еще очень неуверенных ножках. Я не знал статистики, но это внушало надежды.
Я внимательно глядел на них, а иные из них порой разглядывали меня с определенным интересом. Как и все остальное, возникавшее в их жизни: игрушки, собак, деревья, цветы. На мне их взгляды не задерживались. И правильно: зрелище не самое интересное.
И лишь один — на мой взгляд, двухлетка, — проходя за ручку с мамой мимо меня, уже отдаляясь, оглянулся и посмотрел еще раз.
И двумя пальчиками, большим и указательным, ухватился за свой маленький подбородок. Словно задумавшись. Даже приостановился. Но мать — статная, хорошо упакованная молодица — крепко держала его за другую ручонку, и они пошли по аллее дальше, своей дорогой.
This file was created
with BookDesigner program
08.08.2008
