Баллада о Розеттском камне - [2]

Утром на экзамене преподаватель не слушал, что она там мямлила. Едва успокоившись, он снова начинал трястись на стуле в приступе беззвучного смеха — на кофточке спереди у нее было вышито гладью: «Философия — наука всех наук!» Наша подруга уронила (специально!) ручку, и, когда экзаменатор прочел вышитое на спине «Филио — люблю, софия — мудрость!», в зачетке у нашей подруги появилось «хорошо».)

Но — продолжим: «Логика — наука о способах доказательств и опровержений». Итак: используя Логику, Физику и Философию, я хочу — честно и беспристрастно! — доказать или опровергнуть никчемность своего существования на Земле. Для этого мне предоставляется первое (и, может быть, последнее!) слово. Единственное мое желание — быть выслушанной (разумеется, я не преступница и, если состоится некое подобие суда, на нем я буду и обвиняемой, и потерпевшей, и судьей, и защитником). Начнем: «Граждане присяжные заседатели!..» (Ах, да! Я же забыла сказать: присяжными заседателями, тоже всеми сразу, буду опять я. Впрочем, ладно, если будете слушать, тогда и вы тоже.)

ДОКАЗАТЕЛЬСТВА И ОПРОВЕРЖЕНИЯ

Математика — особая наука, а математики — удивительные люди, обладающие даром постичь, что дано, а что нужно доказать. Я — увы! — не математик, иначе жизнь свою положила бы на доказательство теоремы Ферма, но мысли свои — чтоб вы хоть что-то поняли — постараюсь представить в виде теоремы.

ТЕОРЕМА. Всякий, утверждающий: «Я родился и жил», — не прав.

ДОК-ВО. Оба глагола подразумевают осознанное действие, но таковое здесь отсутствует, ч. т. д.

(— А где же «Дано»? «Требуется доказать»?!

— Не надо перебивать! Мне и так трудно собраться с мыслями! Я же предупредила, что не математик!)

По чьему-то желанию человек оказывается вброшенным в жизнь, словно шайба в игру, и так же кто-то, поставленный высоко над ним, будто бы невидимой клюшкой швыряет его через все поле, и человек летит, не имея возможности остановиться, летит, пока не ударится о борт или пока иная клюшка не отбросит его в противоположном направлении. Только шайбе отпущено пробыть в игре час, а сколько отпущено человеку, никто не знает. И еще — шайба не думает, а человек…

Кто я? Что я? Зачем?

Кто? Что? Зачем?

Зачем?

— Будто мелкий осенний дождь барабанит по крыше, угрюмый, худой, длинный, как жердь, в старой серой шинелишке, с поднятым воротником, с промокшими спутанными волосами, такой усталый, такой ненужный, такой дряхлый, такой вечный, такой бессмертный, что просто хочется выть!..

Человеку не дано ничего понять. Жизнь его — метания по полю очередной шайбы, вброшенной в игру со свистком, а по окончании игры — выброшенной из жизни! Пока человек мал, ему дурят голову, повторяя: «Вырастешь — узнаешь!» Когда ему от пятнадцати до двадцати, он уже чем-то опутан, привязан, посажен на цепь своих собственных желаний, а значит, находится под колпаком у жизни. Он занят! Либо спорт, либо учеба, либо мода или музыка, наконец, просто бесцельное слоняние по улицам, от которого недалеко до разврата «от тоски» и пьянства в подворотнях…

Дальше — совсем просто: как только человека уговорили вырасти, с ним становится легко. Почти всегда легко. Каждый раз, когда он попытается задуматься, жизнь с легкостью уведет в сторону, накинет червонец к зарплате, поманит квартирой или комнатой, должностью или званием, бросит кость в виде турпоездки за границу, предложит мужа или любовника — словом, кому что надо! Будьте уверены, жизнь не откажет в мелочах, в том, что ничего не стоит! Она всегда сумеет заткнуть вам рот леденцом, словно ребенку, когда нужно, чтоб он помалкивал. Ребенок молчит. Человек смолкает тоже. Разве способен он теперь спросить: кто я? что я? зачем? Нет. Он занят своим очередным леденцом… Зачем? А в ответ бесконечный серый дождь.

В какой-то компании обсуждалась ремарка Пушкина: «Народ безмолвствует». Как это поставить на сцене… На переднем плане — смутная, расплывчатая яблоня в цвету. Какая-то зыбкая, нечеткая, будто в тумане или не в фокусе. Из-за кулис выбегает на сцену мальчик лет пяти и останавливается. В глубине сцены — группа в длиннополых одеяниях, образующая тесный кружок. Мальчик подбегает к спинам и пытается обратить на себя внимание. Его не замечают. Он пробует протиснуться в центр, чтобы увидеть вну трипроисходящее. Его не пропускают. Тогда он начинает пронзительно завывать: «А-а!» — на одной ноте. Спины в ужасе оборачиваются. На лицах марлевые повязки. В образовавшемся коридоре просматривается оратор на небольшом постаменте, застывший с поднятым в воздухе кулаком — призывавший к чему-то! беззвучно! молча!!!

Мальчик в ужасе: «А-а!» Из толпы к нему кидается фигура, хватает за руку и тащит к яблоне. Стало видно, что яблоня усыпана марлевыми повязками. Фигура срывает повязку и затыкает мальчику рот. Оратор продолжает безмолвную речь. Мальчик растворился в толпе.

Конечно, можно на этом не кончать. Пусть появятся еще мальчики. Еще и еще. Пока на яблоне не кончатся повязки. Что тогда? Тогда… думайте сами, я и так отвлеклась.

До чего опьяняет мысль, что нашелся слушатель! Говорящему найти слушающего — такая же радость, как непечатавшемуся писателю найти своего читателя! У Экзюпери король, завидев Маленького принца, вскричал: «А, вот и подданный!» Так же и я: «Наконец-то объявился слушатель!» Правда, Маленький принц подумал: «Как же он меня узнал?…Ведь он видит меня в первый раз!» Вам тоже, наверное, непонятно, как я могу узнать, есть у меня слушатель или нет?! Кто он, этот таинственный слушатель? Что ж, я отвечу. С удовольствием вам отвечу. Нет ничего проще. Этот таинственный слушатель — вы!