Бали. Шесть соток в раю - [28]

— Вкусно, — согласился я. — Когда я куплю землю на Бали и буду жить здесь долго, то стану таким же толстым и довольным жизнью, как Жерар Депардье. — Заметив, что Марта смотрит на меня, я продолжил: — Вашей сестре нравятся крупные мужчины?

Муж Марты имел довольно внушительную комплекцию и не утруждал себя «подсушкой» талии и прочих уязвимых мест мужского тела.

— Главное, чтобы мужчина был тяжелым, — неожиданно сказала она, и тут же смутилась, решив, что вольность шутки не приличествовала ситуации.

— Наши женщины не замеряют бицепсы у своих женихов и не требуют предъявить им черепашку на животе, — заполнил неловкое молчание Марат. — Мужчина прежде всего должен быть мужчиной, иначе настоящая балийка даже не удостоит его взглядом.

— Вы не станете как Депардье, — промолвила Марта. — Да, вы много кушаете. И в прошлый ваш приезд вы кушали, не думая о калориях. Но пища сгорает в вашем теле так, что не оставляет заметных следов.

— Это называется хорошим обменом веществ, — произнес я.

— Наверное. И еще, ваш нос не похож на Депардье. Он… маленький.

До знаменитой «генномодифицированной картофелины» Депардье моему носу и вправду далеко. Расценив слова Марты как комплимент, я, когда мы выходили из «Симпатико», тайком взглянул в зеркало. Нос как нос. Без всяких кавказских горбинок или римского высокомерия. Пожалуй, госпожа Марта права. Для моего лица лучше иметь такой нос, чем тот, что у Депардье.

Макрель под сахарным соусом отняла у нас около часа, так что на кечак пришлось поспешить. Наши машины шли рядом друг с другом и на мыс, где расположена священная роща и храм Улувату, выбрались одновременно. Миновавшее большую часть пути к западному горизонту солнце освещало вершины пальм, фикусовых и фиговых деревьев, которые были высажены вокруг храма в прихотливой последовательности. Дорожки окружали кусты магнолий, иногда темно-зеленые листья цеплялись за мои брюки. Вокруг было много туристов: их привезли на представление из самых разных отелей южного Бали. Вокруг слышалась немецкая, английская, китайская и русская речь. Дети совали обезьянам бананы и чипсы, взрослые же безостановочно фотографировались на фоне храма или величественного океана.

— Могу ли я попросить вас сфотографироваться вместе со мной? — обратился я к Марату и Марте.

Я достал из кармана фотоаппарат и протянул его Спартаку. Тот, нисколько не смущаясь тому, что вечно исполнял роль второго плана, принялся подбирать самый красивый ракурс. Наконец он выбрал вид на берегу, при этом храм оставался за нашим правым плечом. Мы встали так, чтобы Марта оказалась между мной и ее братом.

— Чуть поближе! — дал нам знак Спартак.

Я с осторожностью прижался к плечу балийки, чувствуя сквозь ткань теплоту ее тела. Она была ниже меня на пол головы, и сейчас, когда мы касались друг друга, это становилось особенно заметно.

— Внимание! Улыбаемся!

Я улыбнулся, стараясь выглядеть отстраненным участником фотографической сессии.

— А теперь встаньте чуть-чуть боком…

Мы изменили положение наших тел: теперь Марта прикоснулась к моей груди плечом и спиной.

От ее волос поднимался сладкий дурман: веяло ладаном, ароматом пачули и какой-то жгучей сладостью. Хотелось обнять Марту за плечи…

Борясь с легким головокружением, я вновь изобразил подобие американской улыбки — широкой и бессмысленной. И почти в то же мгновение наша фотографическая композиция распалась. Словно и не было отчетливо запечатлевшегося во всех синапсах моей нервной системы ощущения чувственной близости…

Итак — кечак! Вместе с другими зрителями мы расположились в небольшом амфитеатре, который находится в нескольких сотнях шагов от храма Улувату. Если устроиться на его верхних рядах, то оттуда открывается замечательный вид на храм, рощу на берегу и погружающееся в воды Мирового океана солнце. Но для нас зарезервировали места в первом ряду.

Амфитеатр напоминал места театральных представлений древних греков. Артисты находились прямо перед нами, до них можно было дотронуться рукой. Порой они подскакивали к зрителям вплотную — в поисках помощи или хвалясь своими подвигами. Главное отличие от Эллады заключалось в отсутствии сцены. Точнее, сценой была круглая песчаная площадка, окруженная зрительскими местами, которую греки называли орхестрой. Здесь у них, у эллинов, располагался хор, а артисты действовали на особом возвышении, запиравшем театр со стороны, противоположной зрителям.

В амфитеатрах на Бали сценических возвышений для артистов нет. Во время представлений хор и актеры перемешиваются друг с другом и сосуществуют в одном пространстве.

На площадке перед нами возвышалось несколько светильников, в которых жарко пылало пламя. Скоро солнце закатится, и мы будем созерцать артистов так, как на них смотрели в течение многих веков — задолго до изобретения софитов.

Марта расположилась между мной и своим братом. Она была оживлена, как будто раньше не видела кечака. Быть может, на нее действовало общее возбуждение людей, сидевших вокруг нас.

Уже почти все места на скамьях были заняты, а по тропинке со стороны храма шли всё новые группы туристов, и местные распорядители мелькали перед нами, ставя пластиковые стулья в проходах между скамьями.