Баламут - [7]

— Обмоем-ка, Плугарев, твое возвращение на прежнюю работу. С завтрашнего дня сядешь прочно на ЧТЗ Юркова… Уломал-таки председателя! Не буду вдаваться в подробности… чего стоило мне решение данной промблемы.

Побледнел Олег. А чтобы унять мелкую — препротивную — дрожь в руках, спрятал их под стол. Не сразу и нашелся что сказать:

— На трактор Юркова? А куда же сам Митюха?

Взяв со стола поллитровку, Волобуев встряхнул ее. Встряхнул раз, потом другой и, подняв до уровня глаз, вприщур посмотрел на свет.

— Куда Юрков-то? А он повестку получил. В военные лагеря на три месяца отправляется, — небрежно процедил сквозь зубы Волобуев, все еще алчно любуясь легкими, светлыми пузырьками, стремительно, игриво поднимавшимися со дна бутылки вверх к горловине.

— Странно… вчера ручкался с Митюхой, и он ни словечка о лагерях, — с прежней растерянностью протянул Олег. Он верил и не верил свалившейся на него радости — такой внезапной, такой невероятной!

Опять потирая руки, Волобуев уже приказывал:

— Мечи, хозяин, на стол калачи! Для меня, замечу, луковка и черный хлеб с солью… не знаю шикарней закуси!

Пока Олег, скрывшись за перегородкой, возился на кухне, Волобуев не спеша пускал к потолку волнистые колечки дыма — одно гуще другого.

Очнулся гость от каких-то своих приятных мыслей лишь в тот миг, когда Олег поставил перед ним граненый стакан.

— А себе? Себя чего стаканом обижаешь?

— Не буду я.

Глаза у Волобуева налились болотной мутью.

— Хватит тебе баламутить: «не курю, да не пью»! — раздраженно сказал он. — Ты что — в святые записался?

Второй раз в этот день слышал Олег словечки на счет его святости. И он вскипел. Но сверлящий взгляд Волобуева выдержал с видимым спокойствием.

— Если вы не темните… если мне и вправду поутру за руль садиться, с какой же стати я буду пить? — говорил он минутой позже, двигая по столу тарелку с головастой селедкой и кое-как нарезанными кругляшами лука.

— Не желаешь? Не желаешь расплескать сию поллитровку за предстоящие свои успехи? — напирал, пыжась, Волобуев. — Брезгуешь бригадиром?

Олег отнял от тарелки руку. Сжал ее за спиной в кулак. Сжал с такой злостью, что ногти врезались в ладонь. Гость встал.

— Вижу — не зря за тебя горой стоял перед начальством. Теперь слушай команду: в четыре ноль-ноль быть, как ракета, на бригадном дворе. С утра залог начнешь поднимать у Красного яра. Ясно?

— Ясно, — кивнул Олег. И снова подивился: когда успел Волобуев прибрать к рукам поллитровочку московской? Ведь всего секунду назад стояла она рядом с горушкой хлеба на столе!

Вдруг Волобуев указал на стену:

— Откуда у вас взялся лихой этот дед?.. Здорово же, стервуга, на балалайке наяривает!

И пристально посмотрел на висевшую в простенке картину в узкой черной рамочке.

— Репродукция с картины Судакова П. Ф., лауреата Государственной премии, — сказал Олег. — Называется: «Партизан на отдыхе». Получил в награду за успешное окончание тракторных курсов. На обороте есть надпись, заверенная директором. Пришлепнута и печать. Показать?

Бригадир махнул рукой:

— Не надо!

Прикрыв шляпой свою апостольскую лысину, Волобуев еще раз бросил косой взгляд на бравого седобородого старика в белой косоворотке и сдвинутой набекрень мерлушковой шапке с алой лентой, рьяно наигрывающего на легкой балалаечке. И шагнул в сени.

Олег даже не пошел провожать гостя. В душе осела какая-то мутниночка, она-то и мешала ему полной мерой возрадоваться намечавшемуся повороту в его жизни.

Он не помнил, как потянулся и взял журнал с невысокой тумбочки, стоящей в переднем углу. И, не взглянув даже на его обложку, принялся листать — так просто, чтобы успокоиться, прийти в себя.

«Надо спросить Лизу, сколько она, усидчивая, проглотила разных книг за младую свою жизнь, — шутливо подумал Олег. И все листал, и листал увесистый журнал, принесенный этими днями Лизой, двоюродной сестрой, студенткой Самарского пединститута, — Такая девка дока… не иначе к старости в профессорши выкарабкается! Хотя уж и сейчас этих профессоров развелось больше, чем мужиков в поле!»

«Молодые о себе, — прочел Олег на одной из страниц. — Поколение ИКС. Интервью и письма английских тинэйджеров»… Ну, и словечко! — подивился он и посмотрел на сноску. — «Так называют в Англии подростков и молодых людей в возрасте между 13 и 20 годами». — Олег поднял голову. — А у нас как… как нашего брата называют? Шалопаями? Сосунками?.. Это так старички разные брюзжат. А ежели ты парень с мозгами, и руки у тебя до дела жадные… тогда, конечно, хвалят. Случается, и без меры захваливают… ровно ты чудо какое-то сотворил. Давай посмотрим, что же английские парни о себе говорят».

Некий Тревор Спэнсуик, 19 лет, из какого-то Мидлсбро писал:

«Скоро мне придется поехать на юг работать на стройучастке. Мне совсем не светит уезжать из дома, да и моя девушка от этого тоже, конечно, не в восторге. Но за четыре года я рассчитываю кое-что подзаработать и тогда вернусь и женюсь на ней».

Одобрительно хмыкнув, Олег перевернул страницу. Взгляд его зацепился за такие строчки:

«Я понимаю, отчего многие тинэйджеры сбиваются с пути. Они думают, что живут на краю водородной катастрофы, и хотят насладиться жизнью, пока не поздно. Я думаю, им не мешало бы более трезво взглянуть на вещи. Но многие из них не способны на это, потому что считают, будто весь мир пошел прахом».