Балакирев - [125]
— Приехала к вашей чести, Авдотья Ивановна, Блеклая полковница, — доложила, войдя, горничная.
— Чтобы она меня не видела у тебя… Есть задний выход?..
— Есть… сюда поди…
И конференция прервалась на интересном месте.
Чернышёв запросил о солдате. Ответ получен короткий: есть в приёме, а когда нужды в нём по секретному делу не будет, пришлется немедленно.
— Умны бездельники!.. Прицепиться не дают, — передавая увёртку секретаря тайной розыскных дел канцелярии, молвил при новом посещении Павла Иваныча Чернышёв, разводя руками, — что дальше делать?!
— Нечего ещё разводить… не все потеряно, — отвечая на последние слова хозяина, весело вскрикнул, почти вбежав к собеседникам, Черкасов. — Вот смотрите… извет и цидула Алёшки с препровождением. Алёшки не оказалось, а Ванька принял и к вам принёс.
Все вскочили с мест и бросились к столу, на который положил Черкасов бумагу, сложенную вдвое, в куверте розыскной канцелярии. Принесённый Черкасовым документ заключал, очевидно, переписанный экстракт из допроса Ершова и Микрюкова с исключением имени Балакирева, заменённого Суворовым. Извет подан будто бы от первого лица. Смысл его значительно рознился от сказанного за год назад и, строго разбирая, не заключал в сущности ничего важного. Но для людей, способных делать комментарии, он всё же имел значение какой-то тёмной улики.
«Я, Михей Ершов — писано от лица изветчика — объявляю: сего 1724 года апреля 26-го числа ночевал я у Ивана Иванова сына Суворова, и Иван между разговорами говорил мне, что когда сушили письма Вилима Монса, тогда-де унёс Егор Михайлович из тех писем одно сильненькое, что и рта разинуть боятся. А товарищ Смирнов сказал на это — Егорка-де подцепил Монса на аркан».
— Только и всего? — пробежав очищенный извет, спросил Павел Иваныч Черкасова.
— А что же вам ещё?
— Да то, что здесь и прицепки нет!.. Кому есть дело, что Столетов подцепил Монса?..
— Да сильненькое-то письмо что значит?.. Монса и других спросить могут имеющие власть…
Ягужинский задумался. Как ни перебирал он, как ни переворачивал смысла приостановленного извета, ничего серьёзного, по его мнению, выжать прямо из этих слов нельзя было.
— Спросить, однако, поименованных троих можно же? — заметил Чернышёв.
— Я вам не помешаю… спрашивайте, коли можете… Я со своей стороны только не представляю ничего путного…
— Ты спросить и должен бы их, Павел Иваныч, как генерал-прокурор: только бы это не были работные люди при коронации.
— Они работные люди и есть… и теперь заняты… но никуда не отправятся… — ответил на слова Чернышёва Черкасов. — Я уже разведал… И работою заняты были не для коронации, ведь оба дворцовые мастеровые — Ершов и Суворов, обойщики.
Ягужинский стал ходить по комнате и потом спросил Черкасова:
— А извета у вас не хватятся… Можно с собой его взять?..
— Можно, на день-другой, пожалуй… только не больше… Алёшка хватиться может… Да на что вам подлинный?.. Ведь без подписи же он, все едино. А копия — вот… Я нарочно списал и в настольной прописал целиком; так что Алёшка хоша уничтожит… а примета останется… не бесследно пропадёт.
— Все равно; давай копию… Мне ведь для допроса только.
— Значит, решился испытать: что выйдет? — сказала Авдотья Ивановна.
Прошла неделя самых горячих приготовлений; наступил и четверг за неделю до Вознесенья [164] — день торжества, ни виданного ещё в России, Император Пётр торжественно возложил корону на главу своей второй супруги.
Описывать для читателей здесь пышность этого единственного в своём роде торжества мы не имеем надобности, но укажем только пару участвовавших в церемонии из дружеского кружка.
Авдотья Ивановна попала в третью пару замужних дам. Ей пришлось стоять в соборе на ступеньке трона, почти рядом с генерал-прокурором Ягужинским. Он был включён в отряд 68 кавалергардов и стоял в качестве капитан-поручика их с карабином в руке как охранитель тронной эстрады. Когда миропомазанная государыня вошла в Архангельский собор, из-за тесноты прохода кавалергарды и дамы должны были остановиться у дверей, снаружи. Увидя подле себя Ягужинского, Авдотья Ивановна уронила платок. Он и она вместе наклонились, поднимая его; и дама шёпотом спросила его:
— Ещё ничего?
— Нельзя раньше конца… Подождите немного.
Немногое это, однако, растянулось на две недели. В день царя Константина по повестке были вытребованы обойщики к генерал-прокурору.
— Ты подавал заявление о каких-то сомнительных для тебя словах своего товарища? — спросил Павел Иваныч первого Ершова.
— Какого, батюшка, товарища?
— Что Суворовым прозывается?
— Суворов — я, государь милостивый… Сомнительных слов я никаких с Михеем не говаривал.
— Насчёт Столетова, секретаря Монса, что украл письмо у него?
— Это я слышал, государь милостивый, и Михей также вместе со мной, от одного знакомца солдатика. А тот слышал от слуги Поспеловского, Мишки, а ему — хвалился сам будто Егор.
