Бал жертв - [18]

— Видишь ли, мой обожаемый Арман, женщины умеют предугадать будущее, что всегда будет ускользать от мужчин. Мы любим и чувствуем больше вас, мы видим там, где для вас потемки.

— Что ты хочешь сказать?

— Я не знаю, удастся ли вам возмутить часть Франции, это для меня все равно, но час ниспровергнуть Республику еще не настал.

— Она не продержится и полгода, — с убеждением сказал Машфер.

— Ты ошибаешься, Арман.

— Когда ствол сгнил, дерево падает.

— Если только его не подопрут.

— Кто осмелится и сумеет подпереть его? — спросил Машфер презрительно.

— Кто? — повторила молодая женщина, прекрасное и бледное лицо которой приняло пророческое выражение.

— Да, кто?

— Послушай! Не видел ли ты вечером тринадцатого вандемьера[1] двадцатипятилетнего генерала, молодого человека, бледного, с длинными волосами, с глазами, сверкающими мрачным огнем, который объезжал улицы завоеванного Парижа, как триумфатор? Разве ты не видел, как он направил свою лошадь на массы народа, собравшегося около церкви Сен-Рош, и не видел ли ты, как эти массы отхлынули, трепеща, словно толпа невольников при приближении господина?

— О! Молчи… Молчи! — сказал взволнованный Машфер.

— Составляйте заговоры, — докончила Ланж, — возмущайте провинции, сжигайте здания, делайте все, что хотите, — этот человек поднимется, и вы все низвергнетесь в прах.

Машфер чуть заметно вздрогнул и нахмурился. В эту минуту в дверь со стороны переулка тихонько постучали. На этот раз пошел открывать Машфер. Увидев входящего, Ланж вскрикнула.

— Опять вы! — прошептала она. — Вы непременно хотите отнять его у меня! Вы его злой гений!

— Я лишь только исполняю свой долг, — отвечал новоприбывший. — Ну же, Машфер, поскорее прощайся, все готово, час отъезда пробил.

Ланж без чувств упала на руки Машфера.

Человек, явившийся в дом актрисы, этот злой гений ее возлюбленного Армана, был Суше, старичок в жилете из человеческой кожи.

Часть первая Поджигатели

I

Край, в который мы перенесем теперь наших читателей, живописен и горист, он покрыт лесами и виноградниками и несет на себе суровый отпечаток той красоты, что навевает меланхолию.

Это страна браконьеров и охотников, страна, которя даже в самые тяжелые дни революции направляла свою неукротимую энергию как в сторону добра, так и в сторону зла. Там-то найдем мы через три месяца, в один зимний вечер 1796 года некоторых лиц, появившихся в прологе этой истории.

В тот декабрьский вечер, печальный и холодный, когда день слишком быстро сменяется сумерками, некий молодой человек в охотничьем камзоле и с ружьем на плече вышел из Фуроннского леса и направился к хижине дровосека, расположенной неподалеку на опушке.

Две большие собаки с черными, белыми и рыжими подпалинами бежали следом за ним. Снег покрывал тропинки, холодный ветер резал лицо.

Хижина была обитаема — струйка синеватого дыма из трубы поднималась к серому небу. Прежде чем постучаться в дверь, охотник обернулся и осмотрелся вокруг, как человек, отыскивающий заблудившегося спутника. Но рубеж леса был пуст, и охотник решился взяться за деревянную щеколду, служившую запором хижины. Отворив дверь, он остановился на минуту на пороге и поклонился с любезным видом.

— Здравствуй, Жакомэ, — сказал он, — здравствуй, малютка.

Первое из этих приветствий обращалось к человеку лет сорока, бородатому, как козел, с почерневшим лицом, низенькому и плотному, широкая шея которого обнаруживала геркулесовскую силу. Всю жизнь он занимался тем, что валил деревья или собирал уголь.

Другое приветствие, сопровождаемое улыбкой, обращалось к девушке лет четырнадцати или пятнадцати, которая, сидя возле черного и свирепого угольщика, походила на ангела рядом с демоном. Высокая, стройная, гибкая, с волосами золотистыми, с глазами голубыми, с губами розовыми, а руками белыми, несмотря на черную работу, это создание даже в своей полосатой юбке и грубой холстяной рубашке имело спокойную и гордую красоту дочери короля. Трудно было верить, что это отец и дочь.

Жакомэ поспешно встал, говоря:

— Честь имеем кланяться, месье Анри.

— Здравствуйте, крестный, — просто сказала хорошенькая девушка, поклонившись вошедшему и целомудренно подставляя ему свой лоб.

— Здравствуй, Мьетта, здравствуй, дитя мое, — повторил молодой человек, целуя ее.

Он сел у очага. Огонь, плясавший на охапке хвороста и узловатых корнях старого пня, освещал бревенчатые стены хижины.

— Не находишь ли ты, что сегодня очень холодно, Жакомэ? — заметил охотник. — Я озяб.

— Кому вы это говорите, ваше сиятельство? — отвечал дровосек. — У меня кожа погрубее вашей, и то я был вынужден перестать работать… Деревья замерзли, словно камни. А вы, верно, не очень хорошо поохотились сегодня…

— Я гнался за волком и не убил его, — отвечал молодой человек.

— Это меня удивляет, месье Анри… Извините, граф.

— Жакомэ, — сказал охотник, — я избавляю тебя от необходимости называть меня графом.

— Как вам угодно, — отвечал дровосек с бесцеремонностью, отличавшей бургундского крестьянина. — Я вам говорю, что это меня удивляет.

— Почему?

— Потому что вы стреляете так, как никто на десять миль вокруг.

Охотник начал играть белокурыми косами Мьетты, которая приютилась около него, и сказал улыбаясь: