Бал на похоронах - [57]

— Мне как всегда везет, — объявил Ромен, усаживаясь рядом с ней. — Благодарю вас за то, что вы так красивы, и за то, что сидите рядом со мной.

Она засмеялась. Потом слова пришли сами собой. Смущение исчезло, и они разговаривали так свободно, что это было удивительно им самим.

— Простите меня, — говорил Ромен, — но один вопрос прямо-таки рвется из меня наружу: вы заметили меня позавчера у музея? И поняли, какое впечатление произвели на меня?

Она опять рассмеялась. Разве об этом можно спрашивать незнакомую женщину? Нет, конечно, что он себе вообразил? Она не припоминала никакой встречи у музея… И все же ей казалось, что лицо Ромена ей не совсем незнакомо… она определенно его где-то видела… И она посмотрела на него.

— Любопытно, — сказал он. — Я никого здесь не знаю, а вот вы… мне кажется, что я знаю вас уже целую вечность.

— Вы хотите, — сказала она тихо, — чтобы я рассказала вам о людях, с которыми мы обедаем и которых вы не знаете?

— Я предпочел бы, — прошептал он, — чтобы вы рассказали о себе.

— Тем хуже для вас, — возразила она, — потому что я начну с других.

И она быстро перевела разговор…

Немного дольше она задержалась на даме с сиреневыми волосами, крупной, уже в возрасте, которая сидела по правую руку от консула. Это была хозяйка одного из самых знаменитых салонов Нью-Йорка. Она устраивала много приемов, интересовалась музыкой, лекциями, культурой и занималась благотворительностью в пользу «Альянс франсэз».

— Она определенно захочет пригласить вас, — сказала Мэг Эфтимиу.

— Вместе с вами? — спросил Ромен.

— Скорее вместе с Артуром.

— С каким Артуром?

— С Артуром Рубинштейном, — пояснила Мэг.

Артур Рубинштейн и был тем пианистом польского происхождения, уже очень известным в Америке, в честь которого давался обед. Это был человек маленького роста, лет шестидесяти, очень быстрый, с подвижным, на удивление изменчивым лицом, почти комичным; его курчавые волосы стояли дыбом и он говорил на всех языках.

— Это гений, — сказала о нем Мэг. — Он великолепно исполняет все. Но особенно — Шопена.

Пианист сидел справа от хозяйки салона, поклонницы французской культуры и, как все за столом, говорил по-французски.

— Все за ними следят, — прошептала Мэг. — Так забавно видеть их вместе.

— Это почему? — спросил Ромен.

И Мэг рассказала ему, понизив голос до шепота, следующую историю. Где-то в начале войны в Европе, или перед самой войной, дама с сиреневыми волосами заранее попросила Артура за месяца полтора-два прийти поиграть в ее салоне.

— Мы пообедаем все вместе, а затем вы сядете к фортепьяно и осчастливите нас своей игрой.

Она спросила о его условиях на этот вечер, и они сошлись на цене, которая устраивала обоих.

Рубинштейн относился с некоторым недоверием к этой особе, которая слыла неразборчивой в выражениях и бестактной. О ней рассказывали, что в Риме, на приеме у папы, она обратилась к нему «ваше святопрестолие»; что накануне войны она распространялась в сожалениях по поводу «данцигского коридора»; что она пригласила трио братьев Паскье играть у нее в салоне, а в конце вечера вручила конверт Пьеру Паскье и на глазах у двух его изумленных братьев просюсюкала:

— Это чтобы дать вам возможность увеличить ваш маленький коллектив.

За пятнадцать дней до условленного концерта, словно для того чтобы подтвердить его опасения, Артур получил от этой дамы витиеватое письмо. В нем она сообщала, что вице-президент США и глава Сената будут присутствовать у нее не только на вечере, но и на обеде. Она поясняла музыканту, что в таких обстоятельствах ситуация за столом должна быть пересмотрена. В конечном счете, ее просьба сводилась к тому, чтобы Рубинштейн пришел в ее салон «осчастливить гостей» только после обеда. В качестве компенсации она предлагала ему прибавить 25 % к той сумме, которая была ранее оговорена.

Рубинштейн ответил письмом, текст которого обошел весь Нью-Йорк и которое Мэг пересказала Ромену дословно:

— Мадам, я получил ваше письмо, отправленное в среду. Благодарю вас за него. Если я не обязан более обедать с вами, то буду рад сделать вам скидку в 25 % от прежней договоренности.

Искренне ваш Артур Рубинштейн

История позабавила Ромена. Он другими глазами посмотрел на героя торжества; впоследствии он стал его горячим поклонником и близким другом. И с еще большим интересом Ромен стал приглядываться к жизнерадостной соседке, которая рассказывала ему все это.

Артур Рубинштейн, явно примирившийся с дамой, которую он тогда сумел из палача превратить в жертву, до слез смешил приглашенных, неотразимо забавно изображая Трумэна, Чаплина, Дали и своих коллег-музыкантов. Тем временем Мэг и Ромен были заняты только друг другом, как если бы они были одни за столом, а может быть, и в целом мире.

Они говорили о Трумэне, о Дьюи, который три года назад был его неудачливым соперником на президентских выборах; о Джозефе Маккарти — сенаторе-республиканце от штата Висконсин и яром антикоммунисте, о генерале Мак-Артуре, который собирался продолжить наступление до самой китайской границы и которого Трумэн снял с поста командующего войсками в Корее; о докладе сенатора Кефауэра об организованной преступности в стране и о маленькой дочке Мэг Эфтимиу, которую звали Марина. Но при этом они говорили прежде всего о себе самих.