Бал-маскарад - [4]

– Сегодня я не пойду с тобой, – сказала бабушка.

Кристи, сидевшая на скамеечке, подняла голову, да так и замерла, уставившись на бабушку. Вообще бабушка не очень любила провожать, но делала это всякий раз, когда чувствовала, что своим присутствием придает Кристи спокойствие, уверенность в себе. И потом разве ей не интересно посмотреть, как Кристи, одетая цыганочкой, будет кружиться с другими ряжеными? Устала, наверное. А может, и вправду плохо себя чувствует? Она ведь плакала даже… Кошмар! А между тем костюм уже готов. Ох, как красиво!

– Одевайся, не то опоздаешь!

Блузку соорудили из нарядного белого, девичьего еще, фартука бабушки. У шеи блузка стягивалась красным шнуром, рукавчики были короткие, фонариками; поверх блузки – сверкающие, в пять рядов, бусы из жемчуга. К ниспадающей тысячами складок пестрой кашмировой юбке очень шли одолженные у соседки туфельки на каблуках-шпильках. Но больше всего Кристи нравилась ее прическа: никто не сказал бы сейчас, что у нее нет кос, так ловко подколола бабушка к кудрям Кристины толстые черные косы Жужи. Ее никто не узнает! У нее всегда были короткие волосы, с тех пор как ее знали здесь, и туфель на высоких каблуках она никогда еще не надевала – до чего же они неудобные, того и гляди упадешь в них. Сейчас она сантиметров на восемь выше ростом… Очень трудно незаметно сунуть в карман юбки письмо Жужи, но это удалось. Бабушка ничего не заметила.

Бабушка примерила и маску, на секунду приложив ее к лицу Кристи. От этого она сразу повзрослела, теперь Кристи выглядела старше своего возраста: вместо девчонки-восьмиклассницы из зеркала улыбалась стройная молодая девушка.

Сплетя пальцы и отступив немного назад, бабушка разглядывала внучку, потом вдруг быстро опустила глаза. Кристи безошибочно почувствовала, о чем она думает: бабушка видит сейчас перед собой Жужу с этими косичками, в этих туфлях на высоких каблуках, Жужу, которая пятнадцать лет назад исчезла, ушла от них и которую бабушка любила больше всех на свете… Кристи начала кружиться перед зеркалом, медленно развевая юбку; она не смела заговорить, не хотела нарушить волнение этой минуты, это настроение.

Она кружилась молча, тихо. На столике лежали газета, бабушкины очки и книга, а в книге – не обычная закладка, не сердечко, которое в прошлом году Кристи подарила бабушке в день матери, а сложенная белая бумажка, и на ней что-то напечатано. Телеграмма. Уж не умер ли какой-нибудь родственник в деревне? И не потому ли плакала бабушка? Не потому ли она не хочет пойти с нею на маскарад?

Если так, тогда и вовсе хорошо, что Кристи не стала расспрашивать. У них в доме не любят говорить о смерти.

Она вертелась, кружилась и следила за бабушкой, И одновременно – ей самой казалось это странным – следила и за собой: она чувствовала, что стала какой-то иной от этого костюма, чужой, взрослой, свободной от всего того, что связывало бы ее, восьмиклассницу. Сегодня вечером она сможет выполнить все, что в другое время было бы невозможным, – ведь сегодня это будет не она, не Кристина Борош из восьмого класса, а просто цыганочка, и, придя на праздник, она сможет подойти даже к тете Еве и взять ее руку, чтобы предсказать судьбу, как делали в старину цыгане, когда они были еще бесправны, скитались по свету, как оторванные листья, и предсказывали будущее легковерным: ведь надо же было им на что-то жить. «Я буду играть вот такую цыганочку из прежних времен, и я скажу тете Еве, что вижу по ее ладони, что…»

Она очнулась, почувствовав, как прохладные жесткие пальцы бабушки коснулись ее лица, и вдруг ощутила себя прежней Кристи. Бабушка сняла с нее черную маску и приложила к своему лицу. И сразу стала ужасно странной, невероятно странной, необычной с этой маской на худом морщинистом лице. Кристи смотрела не отрываясь. Серьезные карие глаза бабушки молодо светились сквозь прорези маски. На нее глядела совсем другая бабушка, Кристи видны сейчас только ее глаза. Бабушке нужно сказать что-то такое, из-за чего надо закрыть лицо, из-за чего и она хочет выглядеть не такой, как всегда. И она действительно сейчас другая. Эти карие глаза, которые глядят через маску, принадлежат не вдове Шандора Юхаса, а той далекой, прежней Этелке Киш. Что же хочет она сказать, эта неизвестная Этелка Киш, своей внучке?

Какая странная минута! Сердце у Кристи колотилось, она не смела пошевельнуться. Они стояли друг против друга, старая грузная женщина в маске и цыганочка. Потом бабушка повернулась, принесла пальто с капюшоном, оправила цыганский костюм. Потом она сняла маску и протянула ее Кристи.

– Я все-таки скажу, – проговорила бабушка. – Мы не будем откладывать свадьбу, Кристи. На той неделе мы с дядей Бенце поженимся. Сегодня утром, когда ты была еще в школе, пришла телеграмма, что вечером он приезжает.

Только что бабушка была как заколдованная волшебница. И сейчас она тоже была точно из сказки, но уже совсем другая – как будто ее зачаровали когда-то и она разучилась плакать, а теперь, заплакав, снова стала сама собой, снова обратилась в живого человека.

II Теперь мы узнаем, кто такой дядя Бенце