Баку 1501 - [68]

- Слуга... слуга... она девушка... танец... Тысячу динаров... Отдашь в Тебризе... Квартал Джелаир... Нам... Если умру... У сарбана Магеррама... товары... мои...

Эта были его последние слова. Ни молитвы не произнес, ни слова доброго не сказал. И ничье имя не вспомнил - ни сына, ни брата, ни сестры...

Гаджи Салман закрыл выпученные глаза Рафи и, поднимаясь с земли, подумал: "Так, видно, и должно было с ним случиться. Без дома, без савана, без молитвы... Жестокий ты был человек, да упокоит аллах твою душу. Но, может, милосердный бог в величии своем простит тебя, чтобы дух твой не стал скитальцем..."

Караванщики снова встали на намаз, теперь уже погребальный. Купца Рафи омыли песком и здесь же, в степи, захоронили. А потом Гаджи сказал Айтекин:

- Теперь ты под моей опекой, детка. Бог даст, дойдем до места, там что-нибудь придумаем.

Только после этого он сел на коня и дал знак каравану трогаться.

...Когда караван вошел в город, полдень уже давно миновал. Еще издалека их внимание привлекли остроконечные минареты и большие купола мечетей. Остальные здания были ничем не примечательны: плоские хибарки или одноэтажные маленькие, сложенные из сырого кирпича, домишки. Но видны были лишь крыши приземистые здания окружали высокие глухие глиняные заборы. Ни в них, ни в стенах, обращенных к узким улочкам домов не было ни одного окна. "Господи, как же они дышат? - изумлялся иностранный посол. - В этой знойной южной стране, в этом мирке, сложенном из камня, сырого кирпича и глиняных заборов, как, должно быть, тяжело дышится человеку!"

Ни один ребенок не встретился им на улицах, это тоже отметил внимательный взгляд посла. Однако он просто не знал местных обычаев: скрытая от посторонних глаз, за глиняными заборами вовсю кипела жизнь. Во внутренних двориках были разбиты яркие цветники, навевали прохладу бассейны с фонтанчиками, затеняли двор поднятые на навес виноградные лозы, росли ухоженные плодовые деревья, лишь кое-где поднимавшие над забором свои вершины. Всю свою жизнь проводили в этих дворах женщины, здесь же, в покое и прохладе, подрастали дети. Хотя глина и не столь прочной материал, но каждый забор был крепостью, защищавшей от всего света улыбчивый мир детства и материнства. Такое уж было время: раз в три-четыре дня на пыльные узкие улочки вихрем налетали свирепые всадники на горячих конях. И горе тем, чей забор не охранял вооруженный мужчина! Такой дом бывал разграблен за несколько минут. Всадники не гнушались никакой добычей. Они набрасывались на нее, жадно кружа по узким улочкам и, наспех похватав, что могли, так же внезапно, как вихрь, исчезали. Вот почему заключили себя в добровольную "тюрьму" горожане, вот от кого охраняли их дома, угрюмо отворачивавшие свои глаза-окна от просторного мира в тесные дворы.

Ни одной лавки не было на улицах города. Вся торговля проходила на широкой площади у городских ворот, перед караван-сараем. Лабазники, бакалейщики, шапочники, ювелиры, медники, кузнецы, столяры, гончары, ковали, шорники, мануфактурщики, стекольщики открывали свои лавки именно здесь и, выстроив перед ними образцы своей продукции, поджидали клиентов. В глубине лавок шло изготовление изделий, у порога - купля-продажа. Торговля шла довольно бойко: разгрузив в караван-сарае верблюдов, купцы и погонщики непременно приходили на площадь, продавали часть привезенных товаров, приобретали кое-что взамен, а через день-другой караван, нагрузившись, отправлялся Дальше, в другие большие города, являющиеся центрами торговли.

По древнему обычаю, здесь же, у базарной площади, находилось и городское кладбище. Помимо куполообразной гробницы, здесь не было ни одной благоустроенной могилы. Старые провалились, а новые погребения серели сиротливыми холмиками. По мусульманскому поверью с течением времени могила должна исчезнуть, сровняться с землей. Вот почему кладбище не обсажено деревьями, ничем не выделено из окружающей среды. Только одно старое, искривленное дерево росло здесь: оно стояло у каменной куполообразной гробницы сеида. Только места последнего упокоения святых оставлял грядущим векам ислам. Рядом с деревом находился очень древний водоем, закрытый сверху сводчатой дверью. Отсюда же брали воду и местные жители, и приезжие. Несколько в стороне от водоема виднелось приземистое построение, служившее для обмывания покойников.

Когда караван Гаджи Салмана достиг городка, все были поражены: площадь перед караван-сараем и прилегающие к ней улицы были полны народа. Что-то нарушило спокойную жизнь городка, понял Гаджи. И столпотворение на базарной площади отнюдь не похоже на обычную суету, связанную с прибытием каравана. Наоборот: вступив на площадь, караван вынужден был остановиться перед толпой. Никому и в голову не пришло уложить верблюдов, просмотреть товары. Гаджи Салман, повелев Айтекин не отходить от него ни на шаг, двинулся вперед.

Из улицы на площадь выехала странная процессия. Впереди на разнаряженном коне ехал правитель города. Следом за красочно разодетым правителем ехал молодой всадник. По обе стороны его скакали по пять слуг с обнаженными, поднятыми вверх мечами. Десять мечей ослепительно сверкали в солнечных лучах. А дальше, за ними... шагал осел с посаженным задом наперед человеком, похожим по одежде на английского купца. Слуга, ведший осла под уздцы, хлестал плетью попеременно то животное, то избитого до полусмерти купца. Как на религиозно-траурных представлениях, группу обступили горожане. Одни смеялись над купцом, другие жалели его. Молодой человек, следующий за правителем, то произносил молитвы, то, проводя ладонью по лицу, совершал салават, то с явным акцентом повторял слова: "О Хейбар-агасы, о Гейдари-керрат, к тебе прибегаю!"