Бактриана - [7]

Этот день и следующие за ним прошли в совещаниях с Мухаммуль Мульком.

По его сведениям, по целому ряду причин восстание Энвер-паши будет подавлено очень скоро, если не будет помощи. Эта помощь может быть оказана кафирами — племенем малоизвестным и совершенно самостоятельным. Их Совет Тринадцати часто оказывал хану услуги в различных делах в восточном Афганистане и Бухаре.

Ни один европеец, кроме Робертсона, побывавшего несколько дней в Кафиристане, ничего не знает о кафирах и никогда туда не проникал.

Предполагают, что к кафирам ушли греки, когда Балх и Бактрия были завоеваны сначала саками[36], а потом монголами. Неизвестен также и их язык, но, по-видимому, правящие лица знают несколько языков и, судя по их переписке с ханом — персидский.

Наконец, мы решили. Я отправляюсь через Балх и Бактрию в Кафиристан и туда же будет вызван Энвер-паша. Кроме этого, я посылаю извещение о своем выезде в английское посольство в Багдад. Находящаяся при мне походная радиостанция позволит мне иметь связь с Индией: Кафиристан в восточной своей части примыкает к Читралу[37].

Мое почерневшее от солнца лицо и прекрасное знание фарси[38] вполне подтверждают находящийся при мне паспорт персидского купца Абдул Гасим-хана.

Глава X НЕ СТРОЙ ПЛАНОВ О ЗАВТРАШНЕМ ДНЕ

Вчера мы выехали из Люфтабада.

Мухаммуль Мульк в сопровождении слуг и приближенных проводил меня до ворот дворца. За ними стояли кони моих спутников, вьючные лошади и среди них громадный, черный, как вороново крыло, карабаирский жеребец в серебряной упряжи. Это был подарок хана.

Мухаммуль Мульк подошел к коню и погладил его по выгнутой мускулистой шее. Конь оскалил зубы и заржал победно, дробя передними копытами землю, раздувая розоватые ноздри и скосив умные глаза.

Хан повернулся ко мне.

— Этот конь хороший товарищ в пути. Вы едете в далекую и неизвестную страну навстречу опасностям для того, чтобы переносить беспокойные планы вашей страны на весь мир. Но к вам лично я почувствовал симпатию и, если понадобится помощь — вспомните обо мне.

Мне было грустно. Я знал, что он прав, но я не мог ему сказать, что я сам только игрушка в руках той банды, которая управляет величайшей империей мира.

На афганской границе часовые движением винтовок остановили наш караван. Вышел капитан, босой, в туфлях, но в круглой шапке с серебряным гербом и в мундире.

Он опросил каждого из нас и вернулся к своему чилиму[39] на ковер перед палаткой.

Тогда мы сразу свернули с довольно широкой и ровной дороги в горы.

Ночь нас застала в пещере. Я лежал на кошме перед костром; три горца, раскачиваясь, пели песню на языке, сродном с пушту. Там были слова: «Не строй планов о завтрашнем дне. Уверен ли ты в том, что сможешь кончить фразу, которую начнешь? Может быть, завтра мы будем далеко от этого очага, уже похожие на тех, кто ушел семь тысяч лет назад».

Я потерял всякое представление о времени. День уходит, приходит другой, похожий на него.

Пейзажи однообразны в своем великолепном разнообразии. Иногда мы продвигаемся среди снегов, покрывающих горные вершины, иногда среди скал, под которыми бесконечные расстилаются леса.

Однажды, стоя на скале, я видел черных пантер — самца и самку. Это гладкие, блестящие, большие кошки, до смешного похожие на лондонских котов — любителей гулять по крышам. Она каталась, мяукая и соблазняя его грациозными позами. Он стоял, подняв хвост трубой, смотрел на нее своими янтарными глазами и временами рычал от восхищения и страсти.

В другой раз на моих глазах стрелой по краю скалы над самой пропастью промчался джейран[40]. Я думал, что это он делал из удальства, от упоения избытком своих сил. Я ошибся. Кондор черного цвета, с белым воротником и красной шеей, упал на него перпендикулярно, как стрела. Некоторое время джейран еще бежал по инерции с вцепившимся в него крылатым всадником; потом кондор начал взмахивать крыльями и вместе со своей жертвой, отделившись от земли, медленно поплыл в воздухе.

Под нами Герат. Необозримое пространство покрыто белыми квадратами плоских крыш. Среди них восемь минаретов необычайной вышины восемьсот лет отражают солнце на своей эмалированной поверхности. Они выложены мозаикой, равной которой нет в мире. Рядом с ними, среди кедров, белеет мрамор ограды — здесь похоронен Джами[41].

Но мы, не останавливаясь, двигаемся дальше.

Глава XI НА РАЗВАЛИНАХ БАЛХА

Мы проехали Меймине и приближаемся к Мазар-и-Шерифу. Пейзажи меняются беспрерывно. Они грандиозны, как в сказках, и романтичны, как в балладах. Скалы — громадные белые куски мела или гранита — покрыты мхом и снегом. Их вершины теряются в тумане, а подножья украшены зеленью кедра и березы. Под ними пропасти переходят в долины, где растут маслины, зреют виноград и гранаты и вечно зеленеют дубы. Водопады, как пущенная из сифона струя воды, шипят, орошая пеной мир, лежащий внизу.

Над пропастями переброшены простые бревна, настолько широкие, что умный конь, осторожно перебирая ногами, отыскивая равновесие, медленно переходит на другую сторону.

У такого перехода я встретил первую группу хозарейских бактриан.

Впереди ехала женщина на большой и злой кобылице. Волосы наездницы были зачесаны гладко и свисали пучком. Вся верхняя часть тела была обнажена до живота. Она была в темно-синих шальварах и золотых туфлях на босую ногу. Загнутые носы туфель упирались в стремена. Меня поразила непомерно малая величина ступни. Поперек седла она держала винтовку. За ней ехали несколько горцев, по виду мало отличавшихся от моих спутников.