Баконя фра Брне - [9]

— Будь здоров, вра! Со счанстливым приенздом! — приветствовал Гнусавый и, хлебнув ничуть не менее старшего брата, передал посудину Храпуну Зубастому.

А Храпун после добрых десяти глотков передал кувшин Хорчихе, потому что он был уже пуст.

— Ну, такого еще не бывало! — проворчал Космач не громко, но с таким расчетом, чтобы его услышали близстоящие. — Дорвались, ненасытные, к дармовщинке и глохчут — кто кого перепьет: знай себе тянут! Словно все это мне с неба свалилось! Ха-ха!..

Тем временем слуга вернулся с охапкой сена и бросил его на лучшую в доме кровать. Было их всего три — тесанные топором, простые буковые кровати, какие обычно делают в далматинских селах. Поверх сена слуга постелил вынутые из сумки свежие простыни и одеяло.

Вслед за слугой вошел Баконя и, широко расставив ноги, остановился на пороге, искоса поглядывая на дядей и прочих родственников.

Хорчиха пошепталась с мужем и снова наполнила вином кувшин. Вторым кувшином угостились по очереди Ругатель, Культяпка и Сопляк, а третий выпили сыновья Обжор и Зубастых.

Степан поднес фратеру огня прикурить сигару и отошел в сторонку.

Ерковичи поняли, что близится решающая минута, и примолкли, уставившись на Шакала. А тот, словно собираясь с мыслями, сжал пальцами морщинистый лоб.

Все выжидали, кто заговорит первым и что скажет.

Первым нарушил молчание слуга Степан:

— Люди добрые, ну и дикари же вы! Убей меня бог, этот ваш табак смердит, как чума, и ест глаза. Как только уйдете, придется сразу же отворить не только дверь, но и дымоход! Люди добрые, ну и дикари вы!

Гости заерзали на своих местах, однако догадливый Шакал тотчас нашелся:

— Само собой, дикари! Настоящие, брат, звери!

И погасил трубку, что немедленно сделали и другие.

— И вот еще что, — продолжал Степан. — Выехали мы из монастыря в полдень, и, право же, преподобный отец устал и прилег бы, а вы тут расселись…

Все, как один, поднялись.

Фратер поглядел на часы, махнул в их сторону рукой и одновременно зевнул, широко раскрыв рот. Все замерли.

— Посидите… еще не…мно…го, еще немного!

Гости снова сели.

— Та-а-ак! А как сейчас это… этот? — И зевок снова прервал его на полуслове, однако все поняли, о ком идет речь, потому что фратер смотрел на Баконю.

Хорчиха поспешно поднялась, поклонилась, сунула руки за пояс и затараторила:

— Положа руку на сердце, вра Брне, мальчик малость своевольный, упрямый, живой очень, живее других ребят, но опять же с некоторых пор слушает наставления!..

— Гм! Та-ак!

Шакал многозначительно кашлянул, за ним то же сделали остальные.

— И совсем уж не такой он плохой, вра Брне, а уж умен-то как… ей-богу, намного умнее отца!..

— Та-а-ак!

Кашель среди Ерковичей усилился.

— И отца, и многих других, поверь, вра Брне! Вот, к примеру: позавчера пришли личане покупать вино. Ере запросил одиннадцать флоринов за барило, а они дают девять. Так все утро и проторговались. В конце концов Ере решил уступить, но Баконя шепнул: «Не уступай, отец, я подкрался к ним и подслушал, как они говорили, что вино в других селах дороже и хуже, чем наше. И еще будто наше можно на треть водою разбавить!»

— Та-а-а-ак! Та-а-ак, так! Ну-ка, ну-ка, иди сюда, иди! — сказал фратер.

Баконя подошел и приложился к дядиной руке.

— Ну, что скажешь, а? Будешь озорничать, если возьму тебя с собой в монастырь, а?

— Я тебя буду слушаться! — ответил Баконя, глядя францисканцу прямо в глаза.

— Нельзя так говорить, дикаренок, скажи: буду слушаться вас, пречестный отче, и во всем вашему преподобию покоряться! — поправил его Степан.

— Буду слушаться вас, пречестный отче, и во всем вашему преподобию покоряться! — повторил Баконя и снова облобызал дяде руку.

— Спасибо тебе, Степан, — сказала Хорчиха, — дай бог тебе здоровья и счастья за то, что учишь дитя неразумное, ведь мы — все одно что скотина.

— Та-а-ак! Ну, будет! — прервал святой отец. — Надеюсь, парень возьмется за ум, а нет — привезу его обратно! А сейчас довольно и предовольно! Барица, ты приготовь ему что-нибудь из одежонки и чего знаешь, завтра же со мной и отправится. Та-а-ак! А ты, малый, разуй-ка меня.

Хорчиха припала к рукам деверя. За нею последовал Космач. У обоих на глазах стояли слезы. Потом Барица обернулась к слуге, чтобы поцеловать руку и ему.

— Та-а-ак! Довольно! Будет! — сказал Брне. — Пора на покой!

Он встал и нагнулся к Степану. Степан взялся за ворот сутаны и потащил к себе; фратер остался в штанах и жилете. Таким, да еще с обнаженными руками, он был совсем на себя не похож и казался гораздо толще.

Шакал, Гнусавый и Храпун оживленно о чем-то шептались. Шакал постукивал указательным пальцем себе по лбу.

Хорчиха сказала детям:

— Ступайте поцелуйте дяде руку и скажите: «Спасибо, наш добрый преподобный отец».

Заморыш, Косая и Чернушка так и сделали, Пузана мать приподняла, и он ткнулся носом в дядину руку.

— Та-ак! А теперь ложитесь! Ступайте и вы, братья!

— Позволь одно слово сказать! — пробасил Шакал; он снял шапку и придвинулся к очагу. Все Ерковичи столпились за его спиной.

— Ну, чего тебе, Юре? — небрежно бросил фратер, почесывая икры.

— Мы просим, — ты прости нас, как старший и мудрейший, — просим вот что: мы… так сказать… того… не желаем никому зла, а тем более своим кровным, родному брату, но… но…