Багрянец - [4]

Сидя в своем снаряжении, он взглянул с высоты на широкую полосу зеленой морской воды, переходящую в бледную бирюзу; еще дальше море приобретало холодный оттенок атлантической синевы, затем оттенок индиго, потом цвет сверкающего серебра, который наконец перетекал в кайму белого огня на далеком горизонте.

Мэтт оглянулся – земля стала плоской, все природные препятствия, такие большие внизу, сгладились. Сколько раз он ни смотрел сверху на землю, стремительное преображение Брикбера никогда не уставало его удивлять. Трава становилась бархатным ковриком в белых царапинах от дорог и шоссе, деревья – цветками брокколи, скалы – кусками омертвевшей материи; облака парили, будто привидения в настоящих простынях, а серые здания ферм напоминали жесткие детальки Лего, сопровождавшие сына Мэтта, когда тот оставался у отца на выходные. Мэтт иногда наступал на эти детальки, и пальцы ног подгибались от боли, словно когти.

С разгоряченной солнцем поверхности скал поднимался столп пара, и Мэтт угодил в самую его середину – невидимую, но мощную. «Одна ошибка – упадешь в море, и ты труп», – сказал ему Билл, один знакомый, давным-давно, когда вводил в курс дела. Мэтт летал на своем параплане вдоль побережья уже шесть лет.

Скала обвалилась за два километра к востоку от места, где он взлетел и увидел, как земля превращается в аэроснимок. Эти скалы были частью древнего Южного Девона и в основном состояли из темных вулканических пород и девонских сланцев, складывавшихся в мозаику из царственно-пурпурных, ржавых и медных оттенков. Местные скалы природа отчеканила 400 миллионов лет назад, когда эта часть земной поверхности лежала под водой к югу от экватора; а назвали тот период в долгой истории нашей планеты в честь графства, откуда происходил Мэтт, – девонским. Тогда под океанами, не существующими ныне, пылали древние горнила стихий, полные огня, пара и давления, где и выковывались эти утесы.

Однако трещина, откуда высыпались кости, появилась в полоске другой материи – на самом южном краю древних известняковых скал, которые активно разрабатывались в Викторианскую эпоху: они состояли из доисторических рифов и водорослей, сжатых и скрепленных ржавой гематитовой кровью. Из-за промышленной добычи известняка эти полуострова приобрели форму носов гигантских кораблей, и Мэтт теперь осторожно миновал последний из них.

При взгляде на новый край скалы, который возвышался за провалом, стало ясно, что соответствующий отрез прибрежной тропы исчез, и по обеим сторонам над трещиной склонялись новые скалы, выставив подбородки. Они выглядели неустойчивыми.

«Надо торопиться».

Мэтт с легкостью разгреб верхний слой обломков. Когда он нашел первую кость, ему сперва показалось, что это кусок разбухшего от воды дерева, но при близком рассмотрении выяснилось, что она расщеплена на конце. В разрезе находка напоминала иссохший коралл или внутренности морской губки – когда-то в кости содержался мозг. «Может, ребро скотины?»

В основном эту гористую прибрежную местность использовали под пастбища, и по всему Брикберу гуляли стада овец породы черная валлийская горная, а поближе к прибрежной тропе – и неторопливые вороные пони. Но хрупкость и окраска кости, напоминающая цвет красного дерева, переходящий в угольную черноту, говорили о большом, даже древнем, возрасте. Поэтому теорию, что это овцы упали с обрыва, а их останки застыли над морем, Мэтту пришлось отмести.

Поблизости среди гальки, щепок и осколков гематита нашлась другая кость, более светлая. Судя по форме, в руках Мэтта оказалась часть челюсти, а судя по ее размерам, она принадлежала виду, больше не живущему на Британских островах. В ней оставалось три зуба, самый крупный из которых покрывала сеть из трещин, тонких, будто капилляры. Этот видавший виды зуб размером был с большой палец Мэтта и напоминал резец. Вид резца заставил Мэтта внимательнее осмотреть землю у колен.

В музее Торки он видел останки саблезубых кошек, извлеченные из известняка в Кентской пещере. Пещера лежала ниже по побережью, а известняк был таким же, что и тут, в Брикбере.

Продвигаясь сквозь обломки наверх, Мэтт набивал карманы мелочью, похожей на птичьи кости или плюсневые кости сухопутных животных, но остановился, чтобы рассмотреть два предмета покрупнее. Эти длинные кости покрывали глубокие зарубки и царапины, а в широком конце, перед тазобедренным или плечевым суставом животного, были просверлены отверстия.

Мэтт знал: в девонских известняках находили и другие пещеры, куда вели многочисленные входы, заваленные из-за погоды или движений плит. Во многих из этих пещер обнаружили следы доисторических животных и первобытных людей. Вероятность, что есть и другие такие пещеры, никем еще не найденные, была немалой.

От предвкушения у Мэтта перехватило дыхание; под водонепроницаемой одеждой снова выступил тут же остывший пот.

«Иисус заплакал».

Интересно, если там за трещиной есть пещера, ее назовут в его честь – ведь он ее открыл? Единственным способом заметить обвал было подняться в воздух или плыть в каяке вдоль береговой линии, но во время бурь даже перевозить по морю грузы составляло риск, не говоря уже об увеселительных прогулках. В Диллмуте огромный грузовой корабль пристал к берегу, а самые рисковые парапланеристы не решились бы летать в такую погоду: Мэтт не знал никого, кроме себя, кто летал бы вдоль этой части побережья – слишком опасно.