Багровый молот - [33]

— Мы пришли, — сказал Альфред.

Потребовалось немало времени, чтобы Юлиана Брейтен согласилась им все рассказать. Женщина была слишком напугана — тряслась, как будто ее бил озноб, прижимала к груди левую руку, обмотанную тряпкой.

— Если вы действительно друзья Германа… — тихо пробормотала она.

— Ты должна нам верить, — сказал ей Альфред. — Мы не причиним тебе зла и ничего не расскажем викарию. Но нам нужно знать, почему тебя отпустили.

Лицо женщины потемнело.

— Это сделал тот человек… Это он заставил меня…

— Что за человек? — быстро спросил Альфред.

— Он назвал себя Генрих Риттер, — ответила женщина. — Он пришел в мою камеру и сказал, что меня отпустят, если я…

…Человек, который пришел к Юлиане Брейтен, не кричал на нее, не угрожал и не звал палачей. Он объяснил ей, что Герман Хейер, ее прежний хозяин, погиб и что ее слова уже не причинят ему зла. Но если она согласится рассказать дознавателям правду, то ее отпустят.

— Не думай, что я хочу обмануть тебя, — сказал он. — Я знаю, что ты невиновна. Ты исповедаешься священнику, а затем расскажешь все господам дознавателям. Скажешь им, что ты честная женщина. Что твой хозяин всегда был добр к тебе, и поначалу ты не хотела его выдавать. К тому же ты боялась, что твой хозяин может наложить на тебя проклятье. Но сейчас тебя мучает совесть, и ты хочешь очиститься перед Господом.

— В чем я должна признаться? — дрожащим голосом спросила Юлиана.

— Что твой хозяин часто покидал дом после наступления темноты. Что ты находила в его комнате пучки засушенных трав, и черные свечи, и чашки с перемолотыми костями. Скажешь, что однажды видела, как твой хозяин вылетает из окна на печном ухвате.

Услышав в ответ еле слышное «я не смогу», Генрих Риттер приподнял ее подбородок.

— Ты много страдала, Юлиана, — сказал он, и его голос звучал почти ласково. — Я вижу, у тебя сломаны пальцы. Поверь, я знаю, что происходит во время допросов. Если ты откажешься, тебя все равно заставят признаться. Но перед этим снова заставят страдать.

— Господин Хейер был добрым и честным, — всхлипнула женщина. — Как я могу оболгать его?

— Он мертв. А ты еще можешь жить.

— Я буду гореть в аду…

По голосу Риттера она поняла, что тот теряет терпение.

— В аду? — переспросил он. — Неужели тебе непонятно, что ты уже попала туда? И единственный способ выбраться — произнести несколько слов, которые от тебя требуют…

Вдруг, без всякого предупреждения, Риттер стиснул ее изуродованную ладонь.

— Должно быть, ты уже забыла об этом, — свистящим яростным шепотом произнес он. — Забыла, какой ужасной может быть боль. Что они применили? Тиски для пальцев? Милая, а ведь это только начало. Боль может быть ужасной, она способна за секунду превратить человека в животное.

Он сдавил ее пальцы сильнее. Боль была резкой, пронизывающей, как будто в ее руку впились челюсти хищного зверя.

— Побледнела, кусаешь губы… А ведь я почти ничего не сделал. Представь, каково тебе будет, если вместо тисков они попробуют что-то еще.

…Юлиана не выдержала и разрыдалась.

— Я сказала ему, что сделаю, как он хочет. — Ее лицо кривилось от плача, но она нашла в себе силы смотреть Альфреду прямо в глаза. — Сказала ему, что признаюсь. Мне было очень больно и страшно…

Друзья переглянулись.

— Нужно известить канцлера, — шепнул Альфред на ухо Хансу. А затем, повернувшись к плачущей женщине, спросил: — Ты видела этого человека прежде?

— Не знаю, мой господин… Там было слишком темно.

— Может быть, ты узнала его голос? — спросил Ханс. — Может быть, было что-то еще — родинка на подбородке, шрам?

— Простите, я ничего не запомнила…

В доме Юлианы Брейтен они провели не менее часа, пытаясь вытащить из ее памяти еще хоть что-нибудь. В конце разговора Ханс сказал ей:

— Тебе нужно уехать из города. Немедленно.

— Святая Дева! — охнула женщина. — Но почему?

— Это чудо, что тебя действительно выпустили. Если викарий захочет, он снова бросит тебя в темницу.

— Уезжай, — помедлив, поддержал товарища Альфред. — И чем скорее, тем лучше.

Глава 11

Сад у обители бенедиктинцев медленно засыпал. Сквозь позолоту листьев отчетливо проступала темная бронза, розовые кусты затихли и съежились, скорбно роняя вниз пурпурные, алые и багряные капли. Осень покидала землю, забирая с собой последние остатки тепла.

— Прекрасное место… — задумчиво произнес каноник, глядя на лежащий у подножия холма город. — Знаете, господин Хаан, я вырос в замке своего отца, барона фон Хацфельда, и сильно привязался к деревенской жизни. Мне куда милей щедрый простор полей и лугов, нежели вонь и теснота каменных улиц.

— Послушайте, Франц, мы оба дорожим своим временем. Вы — соборный каноник и член капитула. Я — бамбергский канцлер. Полагаю, вы пожелали встретиться со мной не для того, чтобы говорить о прелестях жизни в деревне.

Франц фон Хацфельд сдержанно улыбнулся.

— Разумеется. Нам с вами предстоит разговор серьезный и важный. Но мне всегда казалось, что такие беседы лучше вести на свежем воздухе, среди цветов и деревьев. Взгляните, какие розы. Монахи очень бережно ухаживают за ними и даже, я слышал, вывели несколько новых сортов. Взять хотя бы вот этот. Видите? Лепестки цвета спелой, наполненной соком вишни. А рядом с ним — разве не чудо? Бутон у цветка бархатный, крупный, с траурно-черной каемкой по краю. Эти розы весьма высоко ценятся среди…