Багровый город - [5]

На одиночной лавочке сидели толстячок и нянечка. В сторонке прогуливался серьезный дядечка в белой простыне, на которой где-то сбоку, черными неровными буквами было вышито — Апостол Петр.

— Простим их, батюшка, — увещевала нянечка толстячка. — Ну с кем не бывает. Ну пошалили.

Апостол Петр остановился, достал из складок простыни две папки, раскрыл верхнюю.

— Так, так, так… — протянул он, вчитываясь в одному ему видимые строчки. — Что же ты, морячок? Уже 127 ходок. И это только в этом библейском году.

— Так получилось, — вяло пробормотал тот и потупился раскаянно, осторожно шоркая правой тапочкою по гладкому полу.

— Сколько тебя можно предупреждать?

— Да ладно, Петрович, — устало махнул толстячек с лавки. — Чего строжишься-то? Себя хоть вспомни.

Петр хотел было возразить. Но потом передумал, насупился и молча открыл вторую папку. Глаза его полезли на лоб. Минуты две он не мог вымолвить ни слова, набирая ртом воздух. Потом, наконец, передал папку толстячку и решительно подошел к Максиму.

— Что же это вы, Палехин? — сурово спросил он. — На халяву хотели прокатиться?

Максим ничего не понимал.

Тут заполошились и на скамейке. И он услышал в свой адрес такие слова…

Теперь он шел один, конвоируемый здоровенным молчаливым дядькой. Дошли до шлагбаума.

— О, неужто диверсанта поймали, — радостно закричал с той стороны смугло-загорелый субъект с серьгой в правом ухе. Но тут из-за будки вышли две сурово-неприступные девушки в строгой униформе и холодно кивнули ему — следуйте за нами.

И опять они шли вдоль ширм — только теперь уже темных.

В своих конвоирах он с трудом узнал своих недавних знакомых, только тогда они были более чем легко одеты, глаза их сумасшедше сверкали и они… А как они смеялись!.. Да что теперь вспоминать.

— Привет, девчонки, — прошептал он.

Они промолчали.

— Не узнаете что ли?

— Узнаем, — чуть слышно и как бы нехотя ответила одна из них.

— Так может это… — замялся он, — в сторону отойдем.

Девушки неожиданно засмеялись.

— Все, голубок, отстрелялся, — недобро сказала одна, а вторая серьезно добавила:

— Со своими здесь нельзя.

— Почему это? — удивился он.

Но тут из-за поворота выскочили двое по пояс раздетых мужиков, тащивших тяжелый бидон с надписью — "масло" и девушки замолчали.

— Со своими, — снисходительно принялась объяснять первая, когда шум от бидона стих вдали, — это серьезное производственное нарушение, и карается оно со всей строгостью. А с чужими — это просто пикантная история, к тому же часто поощряемая начальством.

— Да? — произнес он. — А наверху все иначе.

— Ну конечно, — в один голос возмутились девчонки. — Недавно вон от шефа троих в белых простынках вели тайными тропами, чтобы их охрана не засекла.

— Ну и как? — поинтересовался Максим.

— Засекли, сволочи, — обиженно высказала светленькая.

Суровый, толстый, так же по пояс раздетый мужик принял его в темной подсобке.

— Новенький, — неодобрительно сказал он. — Сегодня пойдешь в наряд на уголь. — И он протянул ему пару верхонок.

— Кругом сплошной бардак, — недовольно ворчал напарник. — Пишут — масло, а привозят уголь. А недавно с одним случай произошел — ему на сковороде процедуры принимать предписано было, а он три календарных года в подсобниках ходил, в старшие стал выдвигаться. Случайно разоблачили. — И он махнул рукой. — Бардак — он и в Африке бардак.

А в это время где-то в небе смутно вырисовывалось лицо Оли. И ее протянутая рука. А в ней — стеклянный шарик.

Две черные молчаливые девицы отвели его к Люциферу.

Тот сидел все в той же мятой фуфайке за грязным столом, на котором стояла неполная бутылка водки, один засаленный стакан и на обрывке газеты — вяленая рыба, судя по запаху — протухшая. Напротив сидел этакий элегантный пижон в черном фраке, ослепительно белой рубашке с черным галстуком-бабочкой, ногу небрежно закинул на другую, выставив на обозрение свои ярко-черные лакированные туфли. И сам он был весь прилизанный и лоснился от избытка кремов. (Черная полоска аккуратных усиков).

Шеф обернулся, махнул Палехину рукой.

— Садись, Макся, — и указал на покосившийся табурет.

Максим сел.

Шеф налил в единственный стакан водки и протянул ему.

— На, выпей.

Максим неуверенно взял стакан, посмотрел на соседей по столу.

— Давай быстрее, — поторопил шеф. — Стакан-то один.

— Ну ладно, мужики, — сказал Максим, кашлянув. — Будем здоровы, — и залпом выпил водку.

Зажмурился. Резко поставил стакан на стол и с шумом выдохнул воздух.

— Ну и гадость же вы пьете.

Чернявый тонко улыбнулся.

— Это же спирт, — обиделся Максим. — Что же вы сразу то не сказали? Я его чистым не пью.

— Ничего, — шеф добродушно постучал ему по плечу, снова наливая в стакан, и передавая его чернявому, — научишься…

Чернявый доставал из дипломата уже неизвестно какую по счету бутылку. Незаметно нализались.

Шеф по пьянке обнимал Максима за плечи и говорил прямо в лицо:

— Ты же мужик, Макся. Настоящий мужик. Во… — и он попытался сжать кулак, чтобы показать, какой он, Максим, мужик. Но это у него не получилось и он махнул рукой и продолжал. — А с кем ты связался? С кем, а?

— С кем? — тупо переспросил Максим.

— Вот и я говорю, с кем? — пьяно качаясь, развивал свою мысль шеф. — С этими… — Он с минуту шевелил губами, словно пытался подобрать подходящие слова, потом снова махнул рукой. — Не-е-ет, — замотал он пьяно головой. — Не пара они тебе.