Багровые ковыли - [142]

От волнения и от бессонницы у Юровского начался приступ. Его стало трясти, время остановилось. В предрассветной мгле ему являлись отвратительные собачьи пасти с высунутыми языками, потолок ушел вверх, обнажив черное небесное пространство, а пол, напротив, уплыл из-под ног, открывая бездонную тьму.

Яков Михайлович бросился к постели, она казалась ему единственным прочным убежищем. Накрылся с головой, чтобы не видеть блестящих от ядовитой слюны алых языков и укрепиться между двумя безднами на тяжелой железной кровати.

Но кровать болталась в пустоте, словно подвешенный на паутинке кокон, с упрятавшимся в глубине маленьким человечком. Пот, холодя тело, бросал его в дрожь, он слышал неясные голоса, жалобные крики, стоны… Если бы, если бы он был верующим, да пусть хоть в какого-нибудь бога – в Христа ли, в Яхве, в Аллаха! Но он уже давно освободил себя от всяких религиозных чувств, которые сковывали действия, заставляя сострадать и думать.

Под утро Юровскому стало легче. Ослабевший, на подгибающихся ногах, он подошел к столику и долго пил теплую мутную воду из графина. Ночной бред сменился непонятной тоской, сердечной болью. Но это он мог преодолеть.

Яков Михайлович не хотел зла ни Старцеву, ни Левицкому, ни другим работникам Гохрана. Но ему необходимо было дело, которое заставило бы говорить о нем, снова выдвинуло бы его на первый план в масштабах всей Республики, вытащило бы его из полузабвения. Он полагал, что к нему отнеслись несправедливо, не оценили его заслуг и, главное, не оценили того, что он сделал в Екатеринбурге.

Хорошо, кто-то внимательный, просматривая его бумаги, обратил внимание на то, что некоторое время до революции он работал в ювелирном магазине и, стало быть, годился для важнейшего задания – навести порядок в Гохране.

Жизнь Якова Михайловича складывалась непросто, то поднимая его, то опуская, как шлюпку в зыбь.

Он был третьим из семерых – выживших – детей нищего, сосланного в Сибирь раввина. И не самым любимым ребенком. Отец не смог дать ему никакого образования, кроме знания отдельных и совершенно непонятных отрывков из Талмуда. Всего полтора года Яша проучился в томском хедере, но надо было помогать семье, и в восемь лет он был отдан в портновскую мастерскую, в ученики. Там его тоже ничему не научили, а только били и держали на посылках. Уроки жизни все же преподали.

Злобным, но настырным и себе на уме хорьком одиннадцати лет он пошел – уже «по контракту», с обязательствами сторон – учеником в часовую мастерскую и к шестнадцати годам стал знающим специалистом. Даже свою небольшую мастерскую завел, с капиталом десять тысяч рублей. Но прогорел. Занялся мелкой торговлей, работал фотографом, продавцом в ювелирном магазине.

В двадцать шесть лет он был видным «жгучим брюнетом», с окладистой бородкой, быстрым, изобретательным и темпераментным. Им увлеклась жена хозяина ювелирного магазина Маня Янкелевна, стройная, темноокая, выше его ростом красавица. Яша убежал с нею в Германию, принял лютеранскую веру и решил сделать карьеру добропорядочного бюргера. Не вышло. Никто так и не узнал, что случилось с Маней и с их детьми.

В двенадцатом году Яков снова в Томске. Теперь он решает стать революционером и мстить буржуазному обществу за непонимание.

Его ловят и, по недостатку улик, ссылают в… Екатеринбург. Оттуда с началом германской войны он попадает в запасной полк и служит солдатом на окраине города. До семнадцатого. Наконец-то, во время митингов и уничтожения офицеров, его заприметили.

Когда полк выбирает солдатских делегатов в Совет Екатеринбурга, толпа громко скандирует: «Яшку! Яшку!»

В своей биографии он пишет: «Член партии РСДРП с 1904 года. Однако из-за отъезда в Германию и арестов документы не сохранились».

С девятьсот четвертого! Это сразу меняет дело. Его тут же назначают товарищем[36] комиссара юстиции, членом ревтрибунала и членом коллегии губернской ЧК. Вот куда взлетает несостоявшийся часовщик и ювелир!

Революция – время стремительных карьер, Робеспьеров, Маратов и Наполеонов. Через три месяца Яков Михайлович становится комендантом Дома особого назначения, полновластным хозяином бывшего российского императора, его детей и приближенных. И когда ему поручают ликвидацию царской семьи, он понимает – это высочайшее признание, это не только состоявшаяся и уже неизменная карьера, это шаг в историю, в бессмертие. Подумать только: это он, тот самый Яшка Юровский, которого в портняжной мастерской били мерным аршином!..

Осенний рассвет был робок и поначалу только чуть выделил угловую Неглинскую башню. Яков Михайлович смотрел на Кремль: как он близок, этот таинственный правительственный город за высокими зубчатыми стенами. Рядом…

Но прежде всего надо было встать и приняться за дела, а Яков Михайлович никак не мог этого сделать. Его мутило то ли от кошмарной ночи, то ли от гостиничной воды.

Тоска и хорошо знакомое ему чувство обиды примешивались к этому тошнотному чувству. Как несправедливы оказались люди к нему, как черствы и неблагодарны! Ведь он взял на себя тяжелую миссию, которую должны оценить, его имя будет занесено в золотые скрижали!