Багровая земля - [52]

– Почему? – удивился я.

– Увидите, сами поймете, – туманно намекнул доктор и распахнул дверь. – Раз реанимация, значит, человек на грани жизни и смерти, – объяснял он на ходу. – Из двух тысяч раненых, поступивших к нам в этом году, сто двадцать прошли через реанимацию. Так вот из этих ста двадцати мы потеряли только пятерых, а остальных вернули в строй.

– Значит, медицина не всесильна? – съязвил я. – Пятерых-то все-таки потеряли.

– Не всесильна?! – возмущенно воскликнул Маирбек Гасанович. – Мы, конечно, не боги, но то, что умеем теперь, лет десять назад нам и не снилось: вытаскиваем таких безнадежных, на которых раньше махнули бы рукой.

Взять хотя бы Виктора Никитина. Душманский снайпер всадил в него четыре пули: была пробита печень, задеты желудок, легкие и даже сердце. Казалось бы, не жилец. Но мы Виктора спасли, – увлеченно продолжал Маирбек Гасанович. – А вот голова рядового Васильева, – достал он из папки рентгеновский снимок. – Видите, входное отверстие, а это выходное. Пуля прошла навылет, а мы его поставили на ноги.

– Фантастика! – изумился я.

– Никакая не фантастика, – отмахнулся доктор. – Просто мы хорошо делаем свое дело. Но сейчас я покажу то, что все-таки можно назвать фантастикой, – открыл он дверь палаты. – Здесь лежит парень, которому снесло полчерепа. Он потерял память и дар речи. Опознали его только по жетону. Но мы снова напряглись, и Андрюша медленно, но верно возвращается к жизни.

В специально оборудованной палате, на высокой кровати лежал окутанный проводами парнишка. На голове – что-то вроде чепчика. А так – парень, как парень.

– Здравствуй, Андрюша, – погладил его по плечу Маирбек Гасанович. – Как ты себя чувствуешь?

Андрей приветливо улыбнулся и показал большой палец.

– Так и должно быть! А что ты сегодня ел?

– Пе…печ… – старательно выговаривал Андрей.

– Печенье? Молодец. А сок пил?

– Пи… и…

– Я понял, пил. Тебя сегодня навещали?

Андрей утвердительно кивнул.

– Кто именно?

– Ко… ком…

– Командир? Отлично, рядовой Дубровин! – похвалил его доктор. – Скоро ты будешь не только говорить, но и петь.

Андрей счастливо улыбнулся.

– Андрюша, ты только не торопись, – вступил я в разговор. – Поправляйся не спеша, но так, чтобы накрепко и навсегда. А ты откуда родом?

– Мо… мос…

– Москва? Так ты москвич? – удивился я.

Андрей горделиво кивнул.

– Вот это да! Значит, мы земляки! – обрадовался я. – Теперь я буду за тебя болеть не меньше, чем за «Спартак». И фанаты «Спартака» – тоже, я им о тебе расскажу.

Андрей прямо-таки расплылся в благодарной улыбке, протянул свою исхудавшую руку, и мы обменялись рукопожатием.

– Спа… а… – тихо сказал он.

– Спасибо? – уточнил я.

Андрей отрицательно покачал головой.

– «Спартак»? – догадался я. – Ты тоже болеешь за «Спартак»?

Андрей утвердительно кивнул.

– Все, ребята, – вмешался в разговор Маирбек Гасанович, – на сегодня хватит. А то я вас знаю, часами будет обсуждать, кто, кому и как забил.

Когда мы вышли из палаты, доктор победоносно вскинул руки и воскликнул:

– Ну вот! А то скептиков у нас расплодилось, прямо хоть лопатой выгребай! «Безнадежный случай, такого в истории медицины не было, вся ответственность на вас», – гнусаво спародировал он какого-то оппонента. Не было, а теперь есть! И следом за нами пойдут другие! А это, между прочим, не фунт изюма, а спасенные молодые жизни! – не мог он остыть от какого-то заочного спора.

– Маирбек Гасанович, а кто Андрея оперировал? – перевел я разговор на другую тему.

– Доктор Синицын. Пойдемте, познакомлю, – резко повернул он в другой коридор.

Майор Синицын только что вернулся из операционной. Он был бледен, необычайно чистые голубые глаза смотрели как-то отрешенно.

А руки… Вы когда-нибудь видели руки нейрохирурга?! Они куда более чуткие, трепетные и нежные, нежели руки скрипача или пианиста. Ведь на кончиках пальцев нейрохирурга не прекрасно взятая нота, а тончайшие клетки мозга и, следовательно, жизнь.

– Дубровина? Да, Дубровина оперировал я, – подтвердил он. – Доставили его совсем плохим: речевой центр полностью разрушен. Многие считали, что возиться с Андреем не имеет смысла: он, мол, никогда не заговорит и вообще не жилец. Но я был убежден, что, если сделать грамотную операцию, то речевые функции на себя возьмут другие участки мозга. Так оно и вышло. Сколько в его активе слогов? – обратился он к доктору Казиеву.

– Вчера было три, а сегодня уже пять, – не без гордости ответил тот.

– Отлично! – просветленно улыбнулся доктор Синицын. – Процесс пошел. Значит, через неделю станет десять, а потом двадцать, и так до тех пор, пока он не сможет выступить с докладом на нашей конференции и не посрамит всякого рода скептиков, – кинул он камень в чей-то огород.

Я думал, на этом мое знакомство с госпиталем закончится, но Маирбек Гасанович решил иначе:

– Теперь заглянем к доктору Федорову, – не терпящим возражений тоном заявил он.

– Иначе нельзя! Ведь травматологическое отделение – самое многонаселенное в нашем госпитале.

Олег Михайлович Федоров оказался очень занятным человеком. У него было, я бы сказал, типично КВНовское, чувство юмора. Единственное украшение его кабинета – скелет человека. И надо же такому случиться, что, садясь на стул, я задел руку скелета. Олег Михайлович тут же привстал, коротко поклонился и виновато сказал: