Багровая земля - [15]

– Сына? – отшатнулся Джелад-хан.

– Да, он убил твоего единственного сына.

– Не может быть!

– Это произошло на наших глазах.

– Где же мой сын? Где?! Вы бросили его одного! – сверкнул глазами старик.

– Мы погнались за убийцей… А вот и Зарин-хан, – показали они на черного жеребца с телом молодого хана. – Отдай гостя! – требовали всадники. – Ты же не знал, что он убил человека.

– Не знал. Но он – гость.

– К тому же этот парень из племени зази.

– Тем более. Опять начнется война. Пусть кровь моего сына будет последней. А… за что он его?

– Если по правде, – замялись всадники, – Зарин-хан сам виноват. Парень шел в Асмар, Зарин-хан начал его оскорблять, а потом и стрелять. Зази стрелял лучше. Но все равно его надо убить! За молодого хана надо отомстить!

– Нет. Не могу. Нельзя. Нет большего греха, чем нарушить пуштунвалай. Оставьте меня. Нет, стойте! Зарин-хан убит в грудь?

– Да. Прямо в сердце.

– Значит, он шахид[24]. Значит, хоронить надо сегодня же. И в его одежде, – добавил он. – Таков обычай.

Когда всадники удалились, Ахмад вышел из дома и направился к воротам.

– Ты куда? – остановил его хозяин.

– К ним, – кивнул он в сторону друзей Зарин-хана.

– Нельзя. Они тебя убьют.

– Какая разница, – пожал плечами Ахмад, – сегодня или завтра? Ты ведь не хочешь, чтобы кровь гостя пролилась в твоем доме – все пуштуны уважают этот обычай. И чтобы проклятие Аллаха не пало на твою голову, я выйду за ворота. Там друзья твоего сына смогут за него отомстить. Благодарю тебя, Джелад-хан, за гостеприимство, но находиться здесь больше не могу: я убил твоего сына, и ты вправе требовать моей крови.

– Конечно, вправе! – свел брови Джелад-хан. – Конечно, твой труп надо бросить собакам! Ты лишил меня самого дорогого – единственного продолжателя рода. Ах, сынок, сынок, – горестно склонился он над телом Зарин-хана, – я хотел видеть тебя Рустамом[25], мечтал возиться с внуками, видел наш род могучим и ветвистым, как горная арча, но этот зази лишил меня всяких надежд.

Вдруг старик резко выпрямился и властно позвал:

– Гульзарин!

– Я здесь, отец, – появилась на пороге девушка, закутанная в черную шаль.

– …Тут я должен заметить, – назидательно поднял палец Лаек, – что Пактия – одна из немногих провинций, где женщины не носят паранджу и ходят с открытым лицом.

Поэтому Ахмад ничуть не удивился, увидев сверкающие гневом агатовые глаза и плотно сжатые коралловые губы.

– Отведи гостя на женскую половину, – распорядился старик. – А ты сиди и не показывайся на глаза! – строго приказал он Ахмаду. – Что с тобой делать, решим через три дня. А сейчас мне надо попрощаться с сыном.

Похоронили Зарин-хана в тот же день. Как и предписано законом, его положили лицом к Мекке, а раз он шахид, на могиле установили шест с красным флажком – знаком пролитой крови, и зеленым – означающим, что он мусульманин.

Три дня в доме Джелад-хана продолжалась фатыха[26]. Причем первые два дня еду приносили соседи, потому что пищу в доме покойника готовить нельзя. Зато на третий день большой, заключительный, обед готовился в доме.

Три дня Ахмад сидел за занавеской на женской половине, три дня жена и дочь Джалад-хана не замечали постороннего. Только Гульзарин время от времени подсовывала под занавеску пиалу с водой и черствую лепешку. Ахмад за эти дни совсем потух: глаза потускнели, усы обвисли, могучие плечи обмякли, а руки стали словно плети. Нет для пуштуна большего унижения, нежели презрение женщины! Ахмад испил эту чашу до дна.

И вот настал третий, последний, день жизни Ахмада. По крайней мере, он в этом ни секунды не сомневался. «Ну что ж, смерть – так смерть, – решил Ахмад. – Надо встретить ее достойно». С утра он тщательно побрился, закрутил усы, привел в порядок одежду и замер в своем углу.

– Иди. Зовут, – бросила на ходу Гульзарин.

Гнева в ее голосе уже не было. Чуткое ухо уловило бы в нем нечто вроде жалости и сострадания.

– Прощай, Гульзарин, – нарочито бодро улыбнулся Ахмад. – Не держи на меня зла. Поверь, я не хотел причинить горя вашей семье. Спасибо за хлеб и воду.

И тут делано бодрая улыбка Ахмада стала такой виновато-нежной и беспомощно-открытой, что Гульзарин не выдержала и запахнула шаль по самую макушку.

– Никогда не думал, – склонив голову, тихо закончил Ахмад, – что хлеб из рук девушки во сто крат вкуснее, чем даже из рук матери.

Ахмад вышел во двор и… обмер. Сотни полторы людей сидели на коврах, ели плов, шурпу и пили чай.

– А вот и мой гость, – представил его почерневший от горя Джелад-хан.

Мангалы тут же отложили еду и недобрыми глазами впились в Ахмада.

– Этот человек из племени зази, – продолжал Джелад-хан. – Он попросил у меня убежища, и я впустил его в свой дом.

– Но ты не знал, что он убийца твоего сына! – раздался чей-то гневный голос.

– Не знал. А если бы знал, то убил бы его на пороге своего дома.

– Смерть ему! Смерть! – кричали молодые мангалы.

Старики молчали. Они чувствовали, что Джелад-хан задумал что-то необычное. Но что?

– Я не спал три ночи, – поднял руку Джелад-хан. – Я просил у Аллаха разрешения забыть закон гостеприимства, я ждал какого-нибудь знака, подтверждающего это разрешение. И не дождался! Аллах мудр, он знает, что нельзя менять законы только потому, что они кому-то неугодны или доставляют лишние хлопоты. И тогда я решил…