Бабушкины сказки - [8]

Проискав напрасно красивые комнаты, большие галереи, картины, статуи, золотой стол, заставленный конфетами, одним словом, все те чудеса, среди которых она провела ночь, Диана ушла в сад, где и нашла одну только крапиву, терновник, царский скипетр и златоцветник. Я не знаю, показалось ли ей, что растения эти были нисколько не хуже тех, которые она видела ночью, равно как и цветники, хотя они были лишены симметричных рисунков и цветных камней, остатки которых она нашла, ища землянику в траве, – одним словом, все это нравилось ей в том виде, в каком оно было теперь. Между мозаиками она подняла несколько обломков и положила их себе в карман, потом, перейдя к краю террасы, начала искать среди пустого кустарника ту статую, которая накануне говорила с ней. Диана нашла ее с теми же протянутыми руками по направлению к входу в замок, но она не говорила более. Да каким образом она могла говорить? У нее не было не только рта, но и вообще лица. У нее был цел один только затылок с небольшим кусочком драпировки, наброшенной не ее каменные волосы. Другие статуи были еще более разрушены как временем, так и камнями, которыми бросали в них для забавы глупые дети. Человек более развитой, чем Диана, понял бы, что эти статуи, стоящие среди пустынных развалин, могли пугать прохожих и что умные люди, желая сохранить их, рассказывали, а невежды верили им, что замок этот сторожит дама без лица, которая манит к себе людей, неспособных сделать вреда, и наказывает неучей, которые докончили бы это разрушение. Несколько несчастий, случившихся внизу террасы, где проезд между большой стеной и маленькой речкой был действительно очень труден, распространили всюду веру в духа, охраняющего развалины, и никто более не смел ни ломать, ни трогать их; но печальное состояние других статуй свидетельствовало о тех оскорблениях, которым они подвергались в прошлом. У всех них чего-нибудь недоставало: у иных одной или обеих рук, другие же, сбитые с подножий, лежали во всю длину в фиолетовом чертополохе или желтом диком льне.

Рассматривая с вниманием ту, которая говорила с ней, Диане показалось, что она узнала в ней портрет своей любезной феи и в то же время ту танцовщицу, которая была нарисована в зале, где она спала. Она могла воображать себе все, что хотела насчет обеих, потому что все эти божества во вкусе Возрождения и вместе с тем подражания древним имеют в формах, а также и костюмах семейное сходство; по прихоти случая, у обеих недоставало лица, а потому идея маленькой Дианы, если и не была совсем верной, то, по крайней мере, очень остроумной. Устав ходить, она пошла навстречу своему отцу и нашла его внизу террасы, торопившего починку кареты.

Романеш достал поблизости кого-то вроде каретника, доброго мужика, не слишком неловкого, но не особенно расторопного, быть может, потому, что у него не было достаточно инструментов.

– Нужно немножко потерпеть, моя маленькая барышня, – сказал ей Романеш, – я нашел для вас черный хлеб, который не очень дурен, свежие сливки и вишни. Все это я отнес в вашу большую комнату. Вернитесь-ка да покушайте, это вас немножко рассеет.

– Хотя мне совсем не скучно, – ответила Диана, – но я все-таки пойду поем. Благодарю вас за вашу заботу обо мне.

– Ну, как ты себя сегодня чувствуешь? – спросил ее отец. – Как ты провела ночь?

– Я, папа, мало спала, но мне было очень весело.

– Весело во сне! Ты хочешь, вероятно, сказать, что ты видела хороший сон? Так что же, это хороший знак! Иди, кушай.

Провожая дочь глазами, Флошарде удивлялся хорошему характеру этого бледного и слабого ребенка, которому все нравилось и который не только никого не беспокоил своей болезнью, а, напротив, при всяких обстоятельствах казался спокойным и веселым.

«Я не понимаю, – думал он, – почему моя жена непременно хотела удалить ее из дома, где она не делала никакого шума и была всем довольна. Я знаю, что моя сестра, монахиня в Визитандин-де-Ланд, очень добра к ней, но моя жена должна бы была еще более лелеять ее».

Диана вернулась в залу бань, и так как она умела читать, то заметила надпись, наполовину стертую. Эта надпись была вырезана над дверью бань. Ей удалось разобрать ее и прочесть: «Баня Дианы».

– Вот как! – сказала она сама себе, смеясь. – Значит, я у себя дома. Как бы мне хотелось выкупаться, жаль, что нет более воды и я должна довольствоваться только тем, что могу здесь завтракать и спать.

Кончив закуску, которую Романеш поставил для нее на край стены бассейна, и найдя ее превкусной, Диана захотела рисовать.

Вы, конечно легко поймете, что рисовать она не умела; отец ее никогда не давал ей уроков; он довольствовался тем, что снабжал ее карандашами и бумагой в таком количестве, какое она хотела иметь, после чего она садилась в угол его мастерской и рисовала там разные детские каракули, копируя в то же время и портреты, которые делал ее отец. Он находил рисунки ее очень странными и от души смеялся над ними, но он и не думал, что у нее есть хотя какое-нибудь призвание к живописи, а потому и решил не принуждать ее следовать его карьере.

В монастыре, где Диана провела целый год, рисованию не учили; в то время обучались искусству только тогда, когда им нужно было зарабатывать себе хлеб, а так как Флошарде был богатым человеком, то и думал сделать из своей дочери настоящую барышню или, говоря другим языком, хорошенькую особу, умеющую со вкусом одеваться и свободно болтать, не ломая себе головы над другими посторонними вещами. Диана со страстью любила живопись и никогда, видя картину, статую или образ, не проходила мимо, не сосредоточив на них все свое внимание. В церкви монастыря были кое-какие статуэтки святых, а также и незатейливая живопись, которая ей более или менее нравилась. Не знаю почему, рассматривая фрески бани Дианы в замке Пиктордю и вспоминая немного смутно все то, что она видела в продолжение ночи вместе с феей, она убедилась, что образа монастыря ничего не стоят в художественном отношении и что то, что у нее теперь перед глазами, действительно очень хорошо.