— Ладно, иди попрощайся с «поповичами» и возьми вещи, начальника я уже предупредил. Не канителься, пожалуйста.
Я и не канителился, через пять минут вернулся с рюкзаком. Кинул его на заднее сиденье, а сам устроился рядом с отцом. Пристегнулся. Отец покосился:
— Ты же знаешь, что впереди можно ездить с двенадцати лет.
— Ну как гаишники определят, одиннадцать мне или двенадцать?
— Могут потребовать мой паспорт. Ты туда вписан с датой рождения.
На все у него есть короткий ответ. Как пункт из летного устава. Я засопел и стал отстегивать ремень. Отец покосился опять:
— Ладно, сиди…
Я сказал примирительно:
— Все равно на этой дороге до самого города нет ни одного поста.
— Мы не в город, а в Старые Колодцы.
— Почему?
Отец внимательно посмотрел на меня.
— Саша, я понимаю: ты еще не вник в ситуацию до конца. Ты пойми. От дома не осталось почти ничего. Мы все живем сейчас на участке.
У поселка Старые Колодцы в коллективном саду у нас кусочек земли и похожий на скворешню домик. Теперь, значит, это наш единственный дом. Я наконец осознал, какая же случилась беда. И крепко замолчал, чтобы не разреветься.
Отец по проселку вывел машину на тракт. И тоже молчал. Меня это молчание скоро стало давить не меньше, чем сама беда. Я сказал насупленно:
— Значит, это тринадцатого числа случилось?
— В ночь на тринадцатое… Вот и не верь после этого приметам.
— А я в эту ночь тоже чуть не сгорел. Заснул у костра. Смотри, след на ноге… — Выше косточки было коричневое пятно, похожее на маленький кленовый лист. Сказал и пожалел. Сейчас услышу: «Нельзя быть таким растяпой».
Отец, однако, глянул на ожог и спросил:
— Больно было?
Я сразу затеплел от этой нотки сочувствия.
— Сперва больно, конечно. Но быстро прошло, есть мазь такая, специальная… Джинсы только спалил…
— А вот это досадно. В чем в школу-то пойдешь? Вся одежда сгорела.
— В школу в джинсах все равно не пускают. Не знаешь разве нашу Валентину Константиновну? Она установила: только в школьной форме или в костюме с галстуком. Это же гимна-азия…
Отец быстро посмотрел на меня опять. И снова — вперед. Встречные самосвалы и автобусы проносились так, словно рядом лопались громадные воздушные шары. Выбрав минутку, когда машин стало меньше, отец сказал:
— Ну посуди, какая теперь гимназия. Не будешь ведь ты ездить туда через полгорода. Нам придется заводить новое жилье, квартира в центре стоит таких денег, какие нам и не снились. Будем искать на окраине. Да и то придется вывернуть все карманы и влезть в долги.
— Но ведь дом застрахован! — вспомнил я.
— Этой страховки хватит лишь на прихожую… А нам надо не меньше трех комнат с кухней… Если бы Ольга Георгиевна не отстаивала грудью родовое гнездо и продала дом, когда ей это предлагали, хватило бы на четыре комнаты в центральном микрорайоне.
Владелицей дома по закону была моя бабушка — мамина мама и папина теща. Наш покосившийся дом она очень любила. Он был столетний, с обломанной резьбой наличников и маленьким мезонином (в котором летом обитал я).
Дом сохранился от старого городского квартала и стоял, зажатый со всех сторон многоэтажками. И районные власти, и всякие частные фирмы не раз предлагали бабушке деньги или большую квартиру взамен «вашей музейной развалины». Бабушка сопротивлялась, даже в суд ходила. И суд защитил ее права («Хотя это весьма странно», — говорил отец). Но всякие посетители продолжали осаждать нас. Очень уж хотелось им построить на этом месте что-то свое, современное. Отец утверждал, что в конце концов нас все равно сроют или сожгут.
— Думаешь, подожгли?
— А ты думаешь, от жучка-светлячка загорелось? Подпалили с четырех углов. В точности, как я предрекал твоей бабушке.
Мне стало обидно за бабушку, и в отместку я сказал:
— А тебе жалко лишнюю каплю бензина истратить на меня? Все равно ведь будешь ездить на работу. Мог бы завозить меня в гимназию, не большой это крюк…
О гимназии я, конечно, не жалел. И отец это знал. Еще до случая с доской на седьмом этаже он не раз говорил мне: «Никто человеку не поможет, если он боится. Надо уметь преодолевать себя и научиться давать отпор». — «Себя-то я преодолею! А их? Попробуй, когда десять на одного!» — «Трус всегда найдет оправдание…»
Мама за меня заступалась:
— Мало того, что в армии дедовщина, так еще и в школе ее завели! А считается, что это элитное учебное заведение!
Отец отвечал, что дедовщина — общий признак нынешней современной жизни.
— И никуда от этого не денешься, такова система. Надо учитывать реальные условия.
Они с мамой отвлекались от меня и начинали спорить об условиях жизни. Мама заведовала отделом в налоговой инспекции и утверждала, что, если бы все предприятия не уклонялись от уплаты налогов, в стране был бы уже рай. А папа отвечал, что, если с фирм по-прежнему будут сдирать такие подати, скоро наступит всеобщее разорение. Такая вот у них была государственная тема для дискуссий. Но вообще-то они жили дружно (хотя, конечно, случалось всякое).
Я в государственные споры не лез, уходил к бабушке. Она-то меня понимала…
Ну, а сейчас я был только рад, что пойду в другую школу. Пускай без всяких там эстетических программ и бальных танцев. Зато, может, легче жить станет. И про бензин я сказал просто так, с досады.
