Бабушки - [2]

Ширли, которой хотелось внимания, не унималась: «Папа, в чем же фишка?» — и тут оба отца принялись ловить и шлепать девчонок, а те выражали недовольство, вырывались, но возвращались, а потом бросились к бабулям на колени в поисках защиты. Разнежась в их объятиях и сунув в рот большой палец, дети закрыли глаза и принялись зевать…

День был жаркий.

За соседними столиками, так же стоявшими в тени деревьев, блаженствовали и другие такие же счастливые люди. Море, со всех сторон окружавшее невысокий мыс, вздыхало, шипело и тихонько билось о камни, голоса звучали тихо и лениво.

В окне «Бэкстера» показалась Тереза с подносом, на котором стояли прохладительные напитки, она ненадолго остановилась и посмотрела на семью. По ее щекам потекли слезы. Она влюбилась в Тома, потом в Иена, потом снова в Тома — за их внешность, за их спокойствие, за что-то еще; влюбилась в их довольство, словно они купались в радости всю свою жизнь, а теперь излучали ее волнами удовлетворенности.

А как они обращались с дочками, с какой легкостью и ловкостью! И бабушки всегда рядом, и их уже не четверо, а шестеро… но были же и матери, ведь у всех детей они есть, и у этих девочек были Ханна и Мэри, обе поразительно непохожие на эту светловолосую семью, членами которой они стали — миниатюрные, смуглые и довольно миловидные, — но Тереза знала, что ни одна из них не была достаточно хороша для этих мужчин. Они работали. У них был бизнес. Вот почему тут так часто бывали бабушки. Значит, они сами уже не работали? Работали, но могли в любой момент сказать: «Пойдем-ка в „Бэкстер“» — и приходили. Иногда к ним присоединялись и матери девочек, и тогда их было восемь.

Тереза была влюблена в них всех. Она это наконец поняла. В мужчин — это естественно, ее сердце терзалось из-за них, но не слишком уж сильно. Слезы у нее выступали, когда она видела их всех вместе, наблюдала за ними, вот как сейчас. А за ее спиной, за столиком возле бара, сидел Дерек, молодой фермер, изъявивший желание взять ее в жены. Тереза против него ничего не имела, он ей весьма нравился, но именно эти люди, эта Семья, была ее подлинной страстью.

Казалось, что солнце, которое висело над деревьями, дававшими глубокую тень, местами пронзенную его лучами, включало в себя и сами деревья, и раскаленное голубое небо, смешавшееся с благостью и счастьем, выделявшее огромными каплями некую золотую росу, которую могла видеть лишь Тереза. Именно в этот момент она решила выйти за своего фермера и остаться здесь, на этом континенте. Она не могла покинуть его ради переменчивых прелестей Англии, Брэдфорда, хотя местные болота тоже были ничего, когда солнце все же удосуживалось показаться. Нет, она останется здесь, она просто обязана. «Хочу, хочу», — твердила она про себя, дав наконец волю слезам. Ей была просто необходима эта нега тела, это спокойствие ленивых движений, длинных загорелых рук и ног, золотого блеска светлых волос на солнце…

И как только Тереза решила собственное будущее, она заметила, что по дорожке поднимается одна из матерей. Мэри — да, это была она. Невысокая, смуглая, нервная женщина, в ее осанке и стиле ничто не выдавало ее принадлежности к Семье.

Шла она медленно. Останавливалась, всматривалась, шла дальше, опять останавливалась, и движения ее были нарочито неторопливыми.

— Интересно, что на нее нашло? — гадала Тереза и наконец отошла от окна, чтобы отнести поднос посетителям, которые, конечно же, уже заждались. Мэри Стразерс едва двигалась. Она остановилась и принялась недовольно смотреть на Семью. Роз Стразерс заметила ее и помахала рукой, потом еще раз, потом рука медленно пошла вниз, словно женщина поняла причину ее нерешительности, а с лица начал сходить лоск и блеск. Она смотрела, хотя и не прямо, на свою невестку, и, заметив перемену в ее лице, сын Том повернулся в ту же сторону и помахал. Иен тоже. У них обоих словно опустились руки, как и у Роз; и в этом виделась какая-то обреченность.

Мэри остановилась. Рядом оказался столик, и она тяжело опустилась на стул. Она посмотрела на Лил, потом на Тома, своего мужа. Ее обвиняющие сощуренные глаза перемещались с одного лица на другое. Взгляд что-то искал. В руке у нее был пакет. Письма. Она села метрах в трех и не сводила с них взгляда.

Тереза обслужила остальные столики и снова вернулась к окну, мысленно обвиняя в чем-то Мэри, жену, понимая, что это ревность. Вот как она себя оправдывала: будь она достаточно хороша для них, я была бы только рада. Но ведь она по сравнению с ними — ничто.

Лишь от ревности можно было так плохо думать о Мэри, яркой и привлекательной смуглой молодой женщине. Но сейчас она не была красива; маленькое лицо, бледное, как побелка, тонкие губы. Тереза увидела пачку писем. Посмотрела на четверку за столом. Они замерли, как будто играли в «море волнуется раз». Их свет словно иссякал на глазах. Конечно, в такой прекрасный день это сложно было заметить, но они теперь совершенно не двигались, словно окаменели. А Мэри все смотрела — то на Лил, или Лилиан, то на Роз, или Розанну; переводила взгляд на Тома, потом на Иена, и снова, и снова по кругу.