Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - [136]

Моя бабушка очень рано потеряла своих родителей и воспитывалась у теток, не сделавших ее молодость счастливой. В молодости Мария-Анна была очень хороша, тип красоты ее был истинно норманнский. Высокая, стройная, с классически правильными чертами лица, с великолепным цветом лица, голубыми глазами, роскошными золотистыми волосами, она вызывала всеобщее восхищение. У Марии-Анны был чудный голос, и подруги называли ее «второй Христиной Нильсон». Это восхищение вскружило бабушке голову, и она решила стать певицей. Она отправилась в Петербург, где ее братья служили офицерами в гвардейском полку его величества, и сообщила им о своем плане. «Ты сошла с ума, – сказали ее напуганные братья. – Ты будешь виновата, если нас выгонят из полка! Товарищи не позволят нам остаться, если ты станешь актрисой». В России всегда придерживались довольно строгих правил в этом отношении; офицер должен был подать в отставку, если хотел жениться на актрисе. Вероятно, в те времена, когда моя бабушка была молода, русские офицеры не могли также иметь родственников на сцене. Мария-Анна должна была пожертвовать своим актерским честолюбием ради военной карьеры братьев. Она сделала это тем охотнее, что вскоре после прибытия в Петербург влюбилась в одного из их товарищей, молодого шведского офицера. Любящие обменялись клятвой в верности и собирались пожениться, когда началась война; офицер был отправлен на фронт и одним из первых убит. Мария-Анна была слишком горда, чтобы плакать, но ее сердце было разбито. Она продолжала жить у своих братьев, но больше не обращала никакого внимания на мужчин; по-видимому, они не существовали для нее больше. Ее невесток не очень устраивало присутствие в доме красивой девушки с властным характером, оспаривавшей у всех первенство. В те времена девушка из хорошей семьи не могла жить одна; она должна была жить или в доме супруга, или у родных. Следовательно, ей надо было выйти замуж, чтобы быть независимой. Ее невестки взялись за дело, устраивали вечера и приглашали молодых людей. Красивая шведка, поющая страстным голосом, имела большой успех. Мария-Анна получала много предложений, но все отклонила, «Мое сердце разбито, – сказала она родным. – Я никого не могу любить». Невестки рассердились, услышав эти слова, казавшиеся им бессмысленными, и попытались образумить свою эксцентричную родственницу. Однажды, когда ее принуждали согласиться на выгодный для нее брак, Мария-Анна раздраженно сказала: «Послушайте, Ваш протеже мне настолько противен, что, если уж я должна во что бы то ни стало выйти замуж, лучше я выйду за доброго старого Сниткина, он, по крайней мере, симпатичен мне». Мария-Анна обронила эти неосторожные слова, не придав им значения. Но ее невестки немедленно ухватились за них. Они направили преданных им подруг к моему деду, чтобы те очень деликатно упомянули о пылкой страсти, которую воспламенили в сердце девицы Мильтопеус его достоинства. Дед мой был очень удивлен. Конечно, он восхищался красавицей-шведкой и с удовольствием слушал оперные арии в ее исполнении, но мысль, что он может понравиться этой красивой девушке, никогда не приходила ему в голову. Она не обращала на него никакого внимания, рассеянно улыбалась, проходя мимо, и изредка перекидывалась с ним словом. Но если она действительно так его любила, то он охотно попросит ее руки.

Невестки Марии-Анны с ликующим видом передали ей предложение моего деда. Бедная девушка очень испугалась. «Но я не хочу выходить замуж за этого старого господина, – сказала она своим невесткам. – Я говорила о нем для сравнения, чтобы Вы поняли, до какой степени был мне противен другой претендент». Это объяснение запоздало. Родственники Марии-Анны сказали ей строго, что хорошо воспитанная молодая девушка никогда не должна произносить неосторожные слова; что можно, конечно, отказать человеку, делающему предложение, не зная, как оно будет принято; но отклонить предложение, спровоцированное самой, значит оскорбить достойного человека, не заслужившего, конечно, такой обиды; к тому же Марии-Анне уже двадцать семь лет, и она не может неизвестно до каких пор оставаться у своих братьев, и это самое время для нее задуматься, наконец, всерьез о своем будущем. Бабушка моя увидела, что невестки поймали ее в западню, и покорилась неизбежному. К счастью, «этот бедный, старый Сниткин» был ей симпатичен.

Брак этих двух мечтателей оказался довольно удачным. Дед мой никогда не забывал знаменитую Асенкову, бабушка постоянно думала о любимом женихе, бедном офицере-блондине, павшем на поле битвы; однако это не помешало им иметь нескольких детей. Их характеры дополняли друг друга; бабушка была властной женщиной, супруг ее робким; она приказывала, он повиновался. Однако дед всегда мог настоять на своем, когда речь шла о близких сердцу вещах. Он пожелал, чтобы его жена переменила религию, и объяснил ей, что дети не смогут быть хорошими христианами, если их родители исповедуют разные религии. Бабушка перешла в православие, но продолжала читать Евангелие по-шведски. Позднее, когда дети начали говорить, дедушка запретил жене учить их ее родному языку. «Мне скучно, когда вы говорите между собой по-швед-ски, а я не понимаю», – сказал он. Это запрещение было очень неприятно моей бабушке, так никогда не научившейся правильно говорить по-русски. Всю жизнь она говорила по-русски на собственный, довольно причудливый лад, и ее друзья часто смеялись над ней. Если речь шла о чем-то важном, она предпочитала говорить с детьми по-немецки. После свадьбы дедушка и бабушка сняли сначала квартиру, как это обычно делалось в Петербурге. Этот образ жизни не нравился моей бабушке, привыкшей в Финляндии к более широкой жизни. Она попросила мужа приобрести земельный участок, продававшийся на берегу Невы, в отдаленном квартале, недалеко от Смольного монастыря. Она распорядилась построить там поместительный дом, окруженный большим садом. В самом центре Петербурга она жила, как на даче. У нее были свои цветы, фрукты, овощи. Бабушка не испытывала особой любви к украинской родне мужа и принимала их только по семейным праздникам. Все же шведки, приезжавшие в Петербург и так или иначе связанные с кем-нибудь из ее многочисленных родственников в Финляндии, бывали у нее, завтракали, обедали и даже иногда ночевали в просторном бабушкином доме, где было несколько комнат для гостей. Уезжая в Финляндию, шведские подруги оставляли на ее попечение своих детей, определенных в различные императорские институты, и сыновей, служивших офицерами в русских полках. В такие праздники, как Рождество и Пасха, дом и сад дедушки и бабушки оглашались смехом и шведской болтовней маленьких институток, учеников кадетского корпуса, молоденьких робких офицеров, еще плохо говоривших по-русски и счастливых тем, что нашли в незнакомом Петербурге кусочек Финляндии. Как все женщины германского происхождения, бабушка очень мало заботилась о своем новом отечестве и думала только об интересах представителей ее собственного рода