Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - [125]

Все это семейство держало себя в Гатчине как-то особняком и, подобно моей бабушке, совершенно самостоятельно, не подчиняясь общепринятым обычаям. Довольно сказать, что Екатерина Антоновна, будучи замечательной красавицей, никогда не следовала текущим модам, одевалась всегда очень просто, не ездила по балам и не только сама не искала женихов, подобно всем другим барышням, но упорно отказывала всем претендентам на свою руку, хотя между ними были многие, в особенности из числа офицеров кирасирского полка, представлявшие во всех отношениях блестящие партии. Она так и осталась навсегда старой девой, но и под старость лет сохранила свою красоту, свежий розовый цвет лица, округленность форм, веселый характер и светлый ум. По смерти родителей она жила с своим братом Антоном, служившим в гусарах, и также старым холостяком.

Вот это-то семейство было единственным в Гатчине, которое моя бабушка удостаивала иногда своими посещениями, вероятно, вследствие сходства понятий и взглядов на жизнь и людей. Старик Пфейфер всегда подшучивал над бабушкой.

– Вы еще ходите? – спросит он, бывало, ее, когда она во время прогулки зайдет к ним посидеть.

– Как видите, хожу, – ответит бабушка.

– Ну, значит, я еще могу даже танцевать, – продолжает шутить старик.

– Полно хвастаться, – возразит бабушка, – ведь вы гораздо старше меня.

– Никогда не был старше, Жозефина Осиповна, Бог с вами! Я не могу даже умереть раньше вас. Спросите хоть жену. Недавно как-то мне сделалось очень скверно, жена испугалась, а я ей и говорю: не бойся ничего, Жозефина Осиповна еще жива, значит, и я не умру теперь.

Иногда Пфейфер скажет бабушке:

– Устал я жить; пора бы и на покой нам с вами.

– Да кто же вам мешает? Ложитесь и умирайте, – сердито ответит бабушка.

– Не могу, Жозефина Осиповна. Как же на том свете я один буду без вас? Как ни тяжело, а надо здесь подождать вас. Когда оба старика уже не могли выходить и видеться, они постоянно осведомлялись друг о друге и пересылались поклонами. Шутливое желание Пфейфера сбылось: бабушка моя умерла раньше его. Но ее смерть скрывали от него и продолжали передавать ему поклоны от бабушки.

Другой приятель бабушки был, странно сказать, один сумасшедший, по фамилии Рейнбот. Этот несчастный жил на пенсии у одного часового мастера Винтера, вместе с другим сумасшедшим, Эйлером. Эйлер был мрачный и сердитый меланхолик, а Рейнбот – тихий и безвредный философ, иногда рассуждавший даже здраво. Видно было, что он получил хорошее образование и жил в порядочном обществе, так как даже в сумасшествии любил одеваться чисто и по возможности щегольски и сохранял очень изящные манеры. Странные отношения связывали этих двух несчастных: они постоянно ссорились и жаловались друг на друга всем, кого встречали, а между тем один без другого скучали и беспокоились. Эйлер относился к Рейн-боту гордо и даже презрительно, а между тем ни за что не садился обедать, если при этом не было Рейнбота. Точно так же Рейнбот жаловался всем, что Эйлер злой и глупый старик, который даже кусается, а между тем, предполагая, что Эйлер стеклянный и при падении может разбиться, постоянно ходил за ним, чтобы в случае падения поддержать. Этот-то Рейнбот каждый четверг неизменно приходил к бабушке пить кофе с сладкими тортами, которые очень любил. Бабушка с ним разговаривала как бы с человеком в здравом уме. Если, бывало, Рейнбот заврется и скажет что-нибудь несообразное, бабушка совершенно спокойно остановит его, направит или переменит предмет разговора. Наконец, третья приятельница бабушки была простая нищая, салопница Марфа, побиравшаяся по миру, небольшого роста, толстенькая старушонка, с мешком за плечами и с клюкою в руке. Как Рейнбот являлся к бабушке по четвергам, так эта нищая обязательно являлась по воскресеньям, тотчас по окончании обедни. Для нее подавался хороший завтрак и варился кофе. Сложив котомку и сняв верхнее платье в кухне, Марфа отправлялась в комнату бабушки и просиживала у нее, за завтраком и кофе, часа по два и по три. О чем они там беседовали, я не знаю, так как никогда не интересовался этим. При уходе Марфа получала три копейки, никогда не больше, не меньше.

Бабушка была католичка, так же как и отец мой. В Гатчине существует лютеранская кирка, но католического костела нет. Поэтому для католиков устроена была небольшая капелла в частном доме, в которой служба совершалась раз в две недели ксендзом или патером, приезжавшим для этого из Царского Села. В мое время постоянно приезжал доминиканец, патер Сикорский, худощавый, небольшого роста человек, довольно веселый и остроумный. Он всегда приезжал в дилижансе в субботу, вечером, и на ночлег останавливался у нас. Я любил его приезды; мне нравилась его одежда, вся из белого кашемира, и его остроумная, пересыпанная шутками и анекдотами, беседа.

Раз вечером, во время ужина, речь зашла об отношениях между поляками и русскими. Патер Сикорский, между прочим, рассказал, обращаясь прямо ко мне, что в школах западных губерний мальчики, русские и поляки, постоянно дразнят друг друга. Русские будто бы говорят: «Эх, вы, поляки! Варшаву проспали!» А поляки на это отвечают: «А вы, русские, только на сонных и умеете нападать».