Бабушка, пытливо наблюдавшая свою невестку-внучку и дома, и в обществе, качала головой и говорила своей наперснице:
– Умная, загадка-девка, недотрога. И думаю: Федюшке за ней горя не ведать.
Третий год проходил, а детей у молодых не было. Бабушка тоскливо думала: «ещё несколько лет, и лопнет Федюшка – тогда что ж? Конец всему? Все эти фабрики, заводы, всё, что столетним трудом наживалось, копилось, – пойдёт прахом… Чужим достанется? И само имя её унесёт время, как ветер уносит засохший лист». И эта мысль буравила бабушку и холодом могилы охватывала её. Все средства, какие знала, испробовала она; с кем ни советовалась – ничего не помогало. Жаловалась она няньке:
– Эх, захватило меня всю это дело. И чую: либо я его сломлю, либо оно меня в гроб загонит. Какие, казалось, дела были, шутя распутывала, а с этим, что больше думаю, то больше запутываюсь!
– Вижу, вижу, что сохнешь ты, – тяжело вздыхала нянька.
Ещё прошло некоторое время, и бабушка решилась.
Она позвала к себе невестку, усадила её в кресло, заперла плотно дверь и заговорила:
– Слушай, девка, полюбила я тебя, как дочку. Всем ты взяла, всем ты угодила мне, – всего моего богатства наследница – ты. Но что ж ты внука мне не даёшь? Внука хочу… Хочу внука! Откуда хочешь бери! Поезжай с мужем на богомолье, поезжай, куда хочешь… Внука, внука мне! Слушай: ты девка умная. Вот какое дело стряслось раз. Расскажу тебе то, что и попу на исповеди не рассказывала. Запутался мой покойный муж. И не велики деньги, да к сроку, – банков всяких не было ещё тогда, – выходило полное разорение. На восемьсот тысяч векселей, завтра платить, а платить нечем. А была я в своё время не хуже тебя девка, и знала себе цену, и того старика знала, у которого те векселя. Вечер пришёл, ничего не придумали, значит позор. Вот перед этими самыми образами упала я на колени, помолилась, накинула платочек, да никому ни слова не сказав…
Бабушка наклонилась к молодой девушке и шёпотом прохрипела:
– Все векселя и сейчас вон в том комоде… Вот как я спасла состояние роду… а теперь самый род надо спасать. Уж так, видно, на этом роду и написано, чтобы он бабами держался.
Бабушка кончила, а невестка, неподвижная, с опущенными глазами, как статуя, слушала и молчала. От её молчания бабушке стало жутко и холодно.
– На богомолье поеду, – наконец, сказала она, встала и вышла.
Бабушка растерянно сметала крошки со стола, подходила к образам. оправляла лампадки, смотрела из окна на реку, на которую больше полувека смотрела, и мучительно рылась в своих мыслях. Лучше или хуже вышло и что там в скрытной душе её внучки таится?
Большой волжский пароход готовился к отплытию вниз по реке. В рубке первого класса сидела бабушка, провожавшая своих молодых в дорогу. Забрались на пароход спозаранку. У молодых был попутчик: ехал в своё имение товарищ внука, Пётр Маркелович Сапожков. Тоже из купцов, из богатых, на своих ногах уже, – весельчак и кутила, которому бабушка потому многое спускала, что рос он вместе с Федюткой и в детстве, бывало, не выходил из её дома.
С Сапожковым ехали ещё двое, тоже попутчики: актёр и актриса. Актриса ушла в каюту, а актёр разговаривал с Сапожковым. Бабушка, как увидала актёра, так и впилась в него глазами: такого молодца ещё и не видывала она.
Бритый актёр, высокий, статный красавец, одетый с иголочки, с римским носом, красиво изогнутым ртом, говорил Сапожкову снисходительно мягким баритоном:
– Пойми же: совершенно невозможно…
– Нет, уж если ты приятель, – настаивал Сапожков, – то ты прямо говори, почему не можешь заехать ко мне в именье?
Актёр с высоты своего роста снисходительно смотрел на красивого, но не вышедшего ростом Сапожкова, и, усмехаясь, говорил:
– Чудак ты, и между приятелями не всё говорится.
– Почему не всё? – Сапожков заметил пытливый взгляд бабушки, обращённый на актёра, скорчил лукавую физиономию и сказал вполголоса актёру:
– Видишь эту старушку: эта молодая за её внуком… Теперь два капитала их соединились, – всего миллионов шестьдесят.
Актёр потерял на мгновение своё величие и даже пригнулся к Сапожкову:
– Не может быть?! Что ж они делают с деньгами?
– Ты думаешь, – глаза им протирают?
– Ты за правило, любезный, раз на всегда возьми себе: думать только за себя. Я спрашиваю тебя: что они с деньгами делают?
– Что делают? Они сами по себе, а деньги сами по себе. Деньги работают. Фабрики, заводы, имения, лесное дело: оборот большой, денег много надо.
– М-да, это значит, не наличными?
– И наличными несколько миллионов найдётся.
Актёр вздохнул и равнодушно ответил:
– И это недурно.
– Ты бы их живо пристроил?
– М-да… в сторожа к своим деньгам во всяком случае не нанялся бы…
– Ха-ха-ха… Актёр, так актёр и есть: сразу такое слово скажет, что как бритвой… Чик – и нет бороды, чик ещё – и усов нет, третий чик – и миллионы туда же.
И Сапожков заливался весёлым смехом.
Актёр смотрел на него снисходительно, смеялся мелким «хе-хе-хе» и говорил:
– Весёлый ты человек, – ей-Богу…
– Нет, нет, ты смотри, как бабушка тебя меряет: я к ней побежал.
Он с эффектом опустился в кресло около бабушки, ушёл совсем в кресло и даже ногу за ногу заложил.
