Бабушка - [53]

И всякий раз бабушка произносила это универсальное словцо с приличествующей случаю интонацией. Например, ребристая доска, именуемая палкойскалкой, которой бабушка надсадно «катала» постельное белье (после предварительной просушки угольным утюгом), была «стервой» по-своему, по-особому: досаждающей, норовящей выскользнуть из мозолистых, изломанных бабушкиных рук, и потому стервой именовалась со вздохом, с усталостью — дескать, хоть ты и стерва, но трудовая, родная.

А вот соседские кошки, шмыгающие по бабушкиным грядкам, были настоящими стервами, «без подмеса». почему-то бабушка была уверена, что кошки поздней весной специально приходят гадить на рыхлых, похожих на вереницу черных перин грядках. Да еще и выкапывают при этом семена, луксевок, рассаду…

— Ты-ы зачем сюда пришла? — зычно окликала наглую котяру бабушка. — Шиить! Шкирь отсюда! Стерва!

Мог ли я, шестилетний, предположить, что совсем скоро это намылившее слух, кажущееся таким безобидным слово сыграет со мной столь злую шутку, которая навсегда оставит рубец на моем сердце?..

Я был уверен, что «стерва» — это вполне приличное обиходное слово у взрослых, к тому же бабушка никогда не запрещала мне говорить его.

Привычно и беззлобно бабушка именовала стервами неисчислимых мышей, скребущихся в пустотелых, оклеенных толстыми слоями обоев перегородках между комнатами. Бывало, среди ночи бабушка шлепала растопыренной пятерней по стене, я просыпался, и бабушка говорила: «Мыши скребут, всю душу вымотали, стервы. ну, спи, Саша». Мыши умолкали, но ненадолго, и я снова просыпался от хлопка по стене.

Иногда, зажегши лампадки, бабушка молилась в таинственной полутьме зала, и меня всякий раз подмывало кривляться перед ней, корчить рожи, потому что я уже знал, что мне ничего за это не будет. И я кривлялся, прыгал, дразнясь:

— Бабушкааааа!

Лишь иногда бабушка обрывала свой шепот, говорила мне укоризненно:

— Саша, перестань, пожалуйста. зачем ты дразнишь бабушку?

И я, пристыженный, становился рядом с ней, слушая ее громкий шепот.

Бабушка читала по памяти, в то время молитвослов нельзя было купить даже в церкви, не говоря уж о евангелии или псалтыри, а книги эти собакинские, старинные, зачем-то забрал с собой папа (потому и сохранилось, наверно, фамильное евангелие 1904 года, на двух языках — церковнославянском и русском, в синодальном переводе).

Я слышу обрывками:

— Царь небесный… утешитель… приди и вселися в ны… очисти…

Бабушка, разумеется, произносит: «Очисти нас от всякой скверны», но слово «скверна» мне совсем незнакомо, и мне слышится: «Очисти нас от всякой стервы». Ишь ты, думаю я, молится Богу, чтобы не было у нас этих стерв — мышей и кошек соседских. Чтобы мыши не скреблись по ночам и не мешали бабушке спать, стервы.

Я уже тогда догадывался — или, быть может, бабушка обмолвилась? — что именно приваживает мышей в простенок. Скорее всего, это хлебный дух высохшего клейстера, который бабушка использовала при поклейке обоев, а клейстер этот она готовила на основе хлебного мякиша — так выходило гораздо дешевле, чем покупать обойный клей, поскольку на целую ведерную кастрюлю клейкого отвара уходила какая-то четвертушка буханки, а целая буханка стоила восемнадцать копеек.

Мыши были неотвязчивыми, надоедливыми спутниками моего детства.

Бабушка спала на старинной чугунной кровати — с завитушками, со стальными шарами, которые я безбожно отвинчивал и терял где ни попадя, а повзрослев чуток, стал носить во двор к братьям Князевым, и Пашка хвалил меня, ведь лучших хлопушек, чем из этих чугунных шаров, придумать было невозможно, эти шары просто были созданы для хлопушек. В снабженное резьбой отверстие шара наталкивалась сера от спичек, потом плотно накручивался подходящий болт. Швырок о кирпичную стену — и шар с оглушительным хлопком разбрызгивал чугунные осколки…

Как никого из нас ни разу не покалечило — ума не приложу. Видать, бабушкиными молитвами цел я остался, а заодно и братья Князевы. Но пацанов, изуродованных самопалами, самодельными фейерверками с магниевой начинкой, было в Егорьевске пруд пруди. За кусками магния специально ходили на «самолетную свалку» возле аэродрома — да-да, в Егорьевске был свой аэродром, где садились даже Ил-18! Ну, не так уж часто садились… Может, раз в полгода. Или даже раз в год. Время тогда текло по-другому, зима казалась эпохой, а лето — столетием…

Да, так вот о мышах-то. Стало быть, спала бабушка на своей чугунной дореволюционной кровати, и в мои добровольные обязанности входило каждое утро взбивать ей перину и застилать покрывалом. Мой ветхий диванчик с непременными для таких диванов валиками по бокам притулился к бабушкиной кровати «голова к голове», а в образовавшемся углу стояла печка — царица жизни нашей.

И вот я, дошколенок, приколол кнопками в изголовье своего диванчика тетрадный листок, на котором цветными карандашами старательно вывел перечень своих повседневных дел, где, помимо заправки бабушкиной кровати, чтения книжек и подметания пола, значилось на полном серьезе: «Ловить мышей». Ибо кошки у нас после исчезновения Лиски больше не было и в дальнейшем не предвиделось по причине стойкой бабушкиной нелюбви к этим «стервам».