Бабочка - [109]

— Хорошо, дорогая. Мухамед, отведи Бабочку в лагерь, а ты, Бабочка, выбери себе любое место, в котором ты предпочел бы жить.

— О, это очень просто: в здании для особо опасных.

— Это несложно, — со смехом говорит комендант, подписывается на документе и дает его Мухамеду.

За охрану отвечает старый корсиканец, известный убийца. Его имя Филиссари.

— Это ты и есть Бабочка? Тебе стоит знать, что я либо совсем добрый, либо совсем злой. У меня и не пытайся бежать: если поймаю, убью, как кролика. Через два года я выхожу на пенсию, и это самое подходящее время, чтобы мне насолить.

— Тебе следует знать, что я друг всех корсиканцев. Не обещаю тебе не бежать, но если сбегу, то сделаю это не в твою смену.

— Тогда порядок, Бабочка. Мы не будем врагами. Молодые, сам понимаешь, могут пережить эти побеги, но я… В моем возрасте, перед самой пенсией! Значит, договорились? Иди в свое здание.

В зале я встречаю Пьеро-придурка, Хутона, Арно и Жана Карбонери. Мне следовало бы быть в одной группе с Жаном, так как он брат Матье, но ему далеко до брата, а из-за его дружбы с Хутоном и Арно, я не могу присоединиться к их группе. Я вхожу в группу Пьеро-придурка.

Остров Сен-Жозеф более дикий, чем Королевский. Он состоит из двух плато, на которых и располагается лагерь. На нижнем — сам лагерь, а на верхнем находится изолятор. Кстати, изолированные продолжают свои ежедневные прогулки и купания. Будем надеяться, что изолятор не вернется к прежним порядкам.

Каждый день араб, который работает у коменданта, приносит мне в обед три котелка с едой. Это крестная Лизет посылает мне каждый день ту же еду, что она готовит и для своей семьи.

В воскресенье я пошел поблагодарить ее. Несколько послеобеденных часов я провел в беседе с ней, играл с ее дочками, гладил их по белокурым головкам, думая про себя, что иногда трудно знать, в чем заключается твой долг. Если двое полоумных не оставили свои идеи, над этими головками витает страшная опасность. Тюремщики не отнеслись серьезно к доносу Джирсоло и даже не отделили их друг от друга, а лишь послали на Сен-Жозеф.

Арно и Хутон со мной почти не разговаривают. Тем лучше. Мы относимся друг к другу вежливо, но соблюдаем дистанцию. Жан Карбонери вообще со мной не разговаривает: он сердится на меня за то, что я не вошел в его группу. Нас в группе четверо: Пьеро-придурок, Маркетти, который завоевал второе место на конкурсе скрипачей в Риме, (а сейчас целыми часами играет в лагере и навевает на меня черную тоску, и Марсори, корсиканец из Сета.

Я ни с кем не говорил о восстании, и у меня создается впечатление, что никто здесь не знает о провалившихся планах на Королевском острове. Держатся ли они еще за эту идею? Все трое они выполняют истинно каторжную работу. Им приходится таскать большие камни для строительства бассейна. На камень набрасывают веревку длиной в пятнадцать-двадцать метров, каждый заключенный обматывает веревку вокруг плеч и груди, хватается за крюк на конце веревки и тогда разом, как животные, они тянут камень в нужном направлении. Работать приходится под палящим солнцем, и это сильно изматывает и угнетает заключенных.

Со стороны пристани вдруг слышатся ружейные и пистолетные выстрелы. Я понял: сумасшедшие приступили к действиям. Что случилось? Кто побеждает?

Жан Карбонери, который не вышел в этот день на работу, подходит ко мне. Его загорелое лицо бледно, как смерть. Очень тихим голосом он говорит:

— Это восстание, Пэпи.

Я отвечаю ему довольно холодно:

— Какое восстание? Я ничего об этом не знаю.

Раздаются новые выстрелы. В камеру вбегает Пьеро-придурок.

— Это восстание, но я думаю, что оно провалилось. Банда сумасшедших! Бабочка, открывай свой нож. Убьем как можно больше прежде, чем сами погибнем!

— Да, — говорит, за ним Карбонери, — убьем как можно больше!

Чиссилио вытаскивает свою бритву. У каждого в руке нож. Я говорю им:

— Не будьте идиотами, сколько нас?

— Девять человек.

— Я убью каждого, кто осмелится угрожать тюремщику. Нет у меня желания быть подстреленным, как кролик, в этом зале. Ты что, замешан?

— Нет.

— А ты?

— Тоже нет.

— А ты?

— Я ничего об этом не знал.

— Все мы здесь ребята из «общества», и никто из нас не имел понятия о восстании «хиляков». Ясно?

— Да.

— Тот, кто вздумает говорить, пусть знает: в момент, когда станет известно, что он был в курсе дел, он отправится к праотцам. Бросьте ножи в унитаз. Они скоро будут здесь.

— А если бунт удался?

— Тогда пусть они пожинают плоды победы и закрепят успех побегом. Я не хочу бежать такой ценой, а вы?

— Мы тоже не хотим, — отвечают мои друзья, в том числе и Жан Карбонери.

Выстрелы прекратились: значит, заключенные потерпели поражение, и теперь нас ожидает кровавая бойня.

Тюремщики врываются в лагерь, как сумасшедшие, колотят дубинками, палками, плетьми все, что попадается под руку: гитары, мандолины, шахматы, шашки, лампы, статуэтки, бутылки масла, сахар, кофе, — все растаптывается и выбрасывается наружу.

Слышатся два пистолетных выстрела.

В лагере восемь зданий, и в каждом из них повторяется та же картина.

Вот они уже в седьмом здании. Осталось только наше. Все мы находимся на своих местах. Из тех, кто работал вне здания, никто не вернулся. Никто не разговаривает. Во рту у меня пересохло, я думаю: «Не воспользовался бы какой-нибудь болван этим моментом, чтобы неожиданно напасть на меня!»