Бабл-гам - [8]

Он нажал отбой, и мне было его искренне жаль.

— Что, бутылка пустая? — сказал он, схватил мой стакан, выпил залпом и добавил: — Мне надо бежать, небольшие семейные проблемы. Подумай о том, что я тебе сказал, и перезвони. Окей? Ты само совершенство, ничего не меняй. Особенно шорты, ладно? До скорого.

Он бросил деньги на стол и выбежал на улицу. Какой-то хмырь в костюме подошел к столику забрать деньги.

— Стойте! Вам официантки нужны? — сказала я.

И он взял меня на работу, потому что я была подружкой Жоржа и потому что носила симпатичные шорты. Славный чел этот менеджер, я его так и называла — «Славный чел». Не просто дал мне работу, а еще и подыскал квартирку, через какого-то своего друга, «спеца по недвижимости». Друг сдавал однокомнатные квартиры по ценам вне всякой конкуренции. Двести евро в месяц — совсем недорого, даже для меня. Мебель тоже была вне конкуренции. Я жила в IX округе, в мансарде. Мне нравились балки на потолке и вид из окна. Сортир на лестнице нравился меньше. И отсутствие горячей воды. И электрические конфорки, которые включались через раз. Дом был старый и величественный. Недалеко от ресторана. Меня будил рассвет. И незаметно жизнь вошла в будничную колею. От парижской комнаты до Trying So Hard — каждый день метро: «Сен-Лазар», «Миромениль», «Сен-Филипп-дю-Руль», а когда я выныриваю из станции «Альма-Марсо» — вечный саксофонист, играющий «Жизнь в розовом свете», витрины магазина «Шанель», о котором постоянно твердила мама, одни и те же часы работы, одни и те же посетители, одни и те же блюда и, время от времени, любезности старшей официантки: «Манон, дамочка за шестнадцатым ждет свое красное целых полчаса, шевели задницей, дура!» Иногда после работы я шла в кино, листала какой-нибудь журнал на террасе кафе на Елисейских Полях, искоса бросая взгляд на туристов, взгляд парижанки. Когда чаевых было много, покупала себе пару туфель или чуть-чуть косметики. Копила на телевизор. Однажды пила кофе еще с одной подавальщицей из Trying, но она оказалась слегка свихнутая: считала себя реинкарнацией императрицы Сисси и думала, что это откроет ей дорогу в кино. На том все и кончилось, а жаль, приятно поговорить хоть с кем-нибудь. Добрый десяток раз у меня на улице просили номер телефона, а когда я отвечала, что живу без телефона, меня обзывали. Глупости, конечно, но я плакала. К счастью, однажды я нашла под банкеткой чей-то телефон и купила симку. Теперь всегда хожу с мобильником у уха и болтаю все, что придет в голову, как будто на том конце кто-то есть.

Меня чуть не уволили за то, что я отбилась на кухне от приставаний Славного чела, я дала ему новое имя, «Скот», и немедленно перестала носить шорты. В любом случае близилась осень, и я слегка пощипала свои скудные сокровища — надо было купить одежду потеплее.

Мне нравилась моя улица в IX округе, маленькая улочка, пересекавшая улицу Амстердам. Кругом ослепительные неоновые вывески и оглушительный шум, по воскресеньям все открыто, по ночам тоже. На моей улице была булочная, бакалея, прачечная, китайская кулинария, бистро, дешевая гостиница и книжная лавка. По вечерам, если была не моя смена, я заходила купить что-нибудь на ужин, потом забрать белье, взять сигарет на ночь, а потом выбрать себе книжку.

Букинист выглядел как самый настоящий букинист: всклокоченный старикан в очках, пыльный, как его лавка. Когда я зашла в первый раз, то спросила какой-нибудь любовный роман вроде тех, что обычно читала на Конечной, но он сказал, что ни за что не продаст мне эту гадость, эту розовую водичку. Посоветовал несколько книжек, я купила три, остальные он подарил. Так я открыла для себя Хемингуэя, Карсон Маккаллерс, «Графа Монте-Кристо» и детективы Дэшила Хэммета — все вперемешку. Потом я опять приходила в лавку, мы несколько минут обсуждали книги, он объяснял все, чего я не поняла. Он говорил, что мне надо всему учиться заново, и иногда здорово психовал, но когда заводился по поводу какой-нибудь книги или писателя, я знала: он рад, что я здесь и слушаю его. Как-то я вышла из лавки уже затемно, оставив Гуго наедине с его романом, который он переписывал уже много лет и который не брал ни один издатель; я взяла «Грозовой перевал», он сказал, что это история любви, после которой мне и смотреть не захочется на розовые романы, и я спешила домой, потому что несла под мышкой то, что поможет мне забыть облезлые стены, растрескавшийся потолок и собственное одиночество.

Стояла очень теплая ночь, последний подарок лета, скоро в городе окончательно поселится октябрь и первые заморозки. В открытое окно ко мне на чердак доносился волнами уличный шум, и я отложила книгу: она показалась мне бесцветной и пошлой по сравнению с жизнью, бурлившей внизу. Я встала, облокотилась на подоконник и, с трудом подавляя дрожь внизу живота, любовалась ночным заревом Парижа. В тот вечер город бурлил как никогда: длинные фиолетовые тени вихрем кружились в свете фонарей, отовсюду слышались удаляющиеся шаги и взрывы хохота, рокот автомобилей нарастал, потом затихал вдали, мне казалось, что это ветер и он уносит с собой все, кроме меня, а я, застыв у окна, представляла себе праздник, на который меня не пригласили. Меня не позвали, облили презрением, наказали, исключили. На Конечной и то было легче. На Конечной мне казалось, что жизнь где-то в другом месте. Теперь я сама в этом другом месте, а жизнь по-прежнему течет мимо.