Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства. - [8]

Это переселение немецкие жандармы осуществляли не просто со своей обычной грубостью, а с форменным издевательством. Людям не давали транспорта, и они должны были на ручных тележках перевозить тяжелую мебель. В связи со срочностью этого переселения (в начале был дан срок до 3 августа) на узком временном мосту сталкивались потоки переселенцев, двигавшихся из Садков и в Садки.

Старостой (или старшиной) гетто комендатура назначила известного в Смоленске дантиста, доктора Пайнсона. В частых разговорах со мной доктор Пайнсон неоднократно жаловался на эту тяжелейшую обузу, которую он должен нести в интересах еврейского населения. Перспектив на благополучный исход не было. Несколько раз гетто облагалось «налогами». Население гетто должно было снабжать немцев теплой, в особенности меховой, одеждой, так как приближалась зима.

По рассказам часто бывавшей у меня Берты Ильиничны Гейвашович, до войны много лет работавшей секретарем деканата физмата (Б. И. Гейвашович родилась 28 декабря 1903 г. в Смоленске; в 1934—35 гг. она работала в редакции «Большевистского молодняка», с 8 сентября 1935 года — в СГПИ), женщины очень правдивой и культурной, эти налоги «собирались» немецкими жандармами. Это сопровождалось неописуемой грубостью, а весьма часто и избиением стариков, женщин и детей.

Немцы посадили горожан на голодный паек (неработающих не снабжали), а населению гетто было и вовсе отказано в каком-либо продовольственном снабжении, предоставив евреям изыскивать пропитание неведомыми путями. Пока население гетто направлялось на работы по уборке улиц города (чтобы удобно было ездить немецким автомобилям), работающие получали только скудный хлебный паек (кажется, 200 г). Когда же по распоряжению комендатуры евреев прикрепили к работе на железной дороге, положение с питанием работающих приняло какой-то хаотический характер. В одних местах (дальше от вокзала) иногда ничего не давали, а в других (ближе к вокзалу) давали суп, которого хватало не только работающему, но и его домашним. Однако чаще еды не хватало, скромная и деликатная Гейвашович, несмотря на все свое стеснение, вынуждена была брать тот хлеб, которым я и жена с полной искренностью могли с нею поделиться.

В Смоленске евреи сначала работали в городе, а потом почти исключительно на вокзале. Отдельных специалистов — плотников, столяров, слесарей — я лично видел работающими в гестапо, когда в январе 1942 года часами дожидался в холодном коридоре допроса, сопровождавшегося криком, бранью и пинками (таким допросам я подвергался четыре раза). Глядя на этих евреев, я каждый раз со страхом думал об их участи (среди русских людей, не являвшихся немецкими сторонниками и прихвостнями, все больше шепотом говорилось о диких зверствах немецких разбойников над еврейским населением в разных городах). Б. И. Гейвашович каждый раз, когда навещала меня и жену, говорила, что у нее плохие предчувствия: ей придется погибнуть. Утешать ее было очень трудно, так как уверенность в окончательной победе над варварами не гарантировала, что эта победа придет раньше, чем проклятые насильники успеют совершить свое гнусное дело. Так, к несчастью, и случилось. Весной 1942 года в Смоленске разразилась ужасная драма, подобная той, о которых мы слышали из других городов. В один из ужасных дней (числа не помню) гетто было оцеплено жандармами; жителей выгоняли из домов. Эмигрант Гандзюк Григорий Яковлевич (первый заместитель Б. Г. Меньшагина), по слухам, о которых мне поведал доктор Никольский Георгий Владимирович (санитарный врач города Смоленска), стоял в гетто с револьвером в руке, очевидно, «для порядка». Я упоминаю об этом потому, что хочу отметить, кого тянули за собой звери-завоеватели. В этом кошмаре в числе 1200 человек погибла и Б. И. Гейвашович, вероятно, и доктор Пайнсон, и некоторые другие, кого я знал как честных и добросовестных работников (врачей, оптиков, ремесленников).

О драме в гетто я узнал через два дня. Слухи о способе убийства были противоречивы. По одним, несчастных людей расстреляли, по другим, отравили газами, пущенными в закрытый автобус. Известие об этой драме, передававшееся шепотом, производило на русских людей гнетущее впечатление, и, несомненно, многие из тех, кто относился к немцам без должной злобы, сделались ярыми ненавистниками немецких палачей. Мне ни разу не пришлось слышать, чтобы об этом разбое говорили без возмущения и омерзения…

…Вообще же, по сведениям, которые мне передавали доктор Никольский и бывший лаборант педагогического института Рыкалов Константин Николаевич (до войны был научным сотрудником СГПИ), в Смоленске постоянно происходили массовые убийства и расстрелы русских людей; говорили, что около Гедеоновки два раза в неделю расстреливали по 35–40 человек.

г. Смоленск, 28.IX.43 г.

(Архив Управления Федеральной Службы контрразведки РФ по Смоленской области, д. 9856-с л. д. 21–27 об.)

Реликты войны

Л. Котов

Недавно в парижском издательстве «Имка-Пресс» вышла в свет на русском языке книга с воспоминаниями Б. Г. Меньшагина — смоленского адвоката, ставшего в годы фашистской оккупации бургомистром Смоленска. Неведомыми путями она была распространена в нашей стране. Автор этой книги преподносится издателями как подвижник, который всю жизнь защищал людей и даже в годы войны спас от смерти три тысячи человек.