Бабье лето - [31]

Мне этот способ понравился.

— Церковная утварь нашего края представлена в этой коллекции довольно полно, — сказал мой гостеприимец, — во всяком случае, ничего существенного не пропущено. О мебели светской этого нельзя сказать, поскольку неизвестно, что еще разбросано по разным местам.

Когда я покончил и с этой папкой, мой провожатый сказал:

— Это все зарисовки подлинных предметов, сохранившихся со старых времен, но у нас есть и собственные наброски мебели и других небольших предметов. Покажите их тоже, мастер.

Молодой человек положил на стол новую папку.

Она была гораздо объемистее предыдущих и содержала изображения не только общего вида предметов, но также их чертежи с продольными и поперечными сечениями и горизонтальной проекцией. Тут были рисунки разной мебели, облицовки полов, потолков, ниш и, наконец, даже частей постройки — лестниц и приделов. Все исполнялось с большой осмотрительностью и добросовестностью; иные рисунки были в четырех, даже в пяти экземплярах, каждый раз с какими-то изменениями и поправками. Самые последние всегда были выполнены в цвете, особенно четко тогда, когда предмет надо было сделать из дерева или из мрамора. Я спросил, исполнено ли что-либо из всего этого в самом деле.

— Разумеется, — ответил мой провожатый, — иначе зачем же было изготовлять столько чертежей? Все, что вы видели в нескольких изображениях, последнее из которых выполнено в цвете, было сработано в самом деле. Эти рисунки суть планы и наброски новой мебели, к изготовлению каковой мы, как я уже говорил, постепенно пришли. Если бы вам довелось побывать в том месте, где, как я уже сказал, мебели множество, вы увидели бы там не только многие предметы из тех, что здесь нарисованы, но и такие, которые неотделимы друг от друга и составляют одно целое.

— Глядя на эти рисунки, — сказал я, — и глядя на те, что я видел раньше, приходишь к мысли, что здания определенного времени и мебель, которой следует стоять в этих зданиях, составляют некое неразрывное единство.

— Конечно, — отвечал он, — ведь мебель — родственница архитектуры, как бы ее внучка и правнучка, ведущая свой род от нее. Это несомненно, ведь и нынешняя наша мебель тоже соответствует нынешней архитектуре. Наши комнаты — почти как полые кубики или как ящики, и у мебели, стоящей в таких комнатах, линии обычно прямые, а плоскости ровные. Неудивительно потому, что в наших жилищах гораздо более красивая старинная мебель производит на многих жутковатое впечатление, она противоречит жилью; но люди не правы, если находят эту мебель некрасивой, некрасиво жилье, и его-то и следовало бы изменить. Потому-то в замках и старинных зданиях мебель такого рода и выглядит красивей всего, что там она находит подобающее ей окружение. Мы извлекли из этого обстоятельства пользу и, зарисовывая здания, научились изготовлять мебель, которая бы этим зданиям соответствовала.

— Видя перед собой столько вещей в стольких изображениях, — сказал я, нельзя не проникнуться тем сильным впечатлением, которое все это производит.

— До нас жили весьма глубокие люди, — ответил он, — это не всегда понимали и только сейчас начинают понемногу понимать. Не знаю, как назвать — умилением или грустью — чувство, которое я испытываю, думая о том, что наши предки не завершили своих величайших и важнейших трудов. Полагаясь, видимо, на вечность чувства красоты, они были убеждены, что начатое ими достроят потомки. Их недостроенные церкви стоят в наше время как что-то чужое. Мы не воспринимали их или уродовали безобразными подделками. Хотел бы я быть молодым в такое время, когда в нашем отечестве уважение к первоосновам вырастет настолько, что появятся средства, чтобы идти от этих первооснов дальше. Средства вообще-то есть, только пускают их на что-то другое, ведь и эти постройки остались незавершенными не из-за недостатка средств, а по другим причинам.

На это я сказал, что в затронутом вопросе я не силен, зато по другому поводу, о рисунках, мог бы, пожалуй, кое-что сказать.

— Я долгое время рисовал растения, камни, животных и прочее, очень набил руку и поэтому смею, вероятно, судить. По чистоте линий, по верности перспективы, по умелому расположению каждой части предмета и правильному применению красок эти рисунки кажутся мне совершенно замечательными, и я чувствую себя обязанным это сказать.

Мастер на эту похвалу не отозвался ни словом, он только потупил взгляд, а моего гостеприимца мое суждение, по-видимому, обрадовало.

Он дал знак мастеру завязать папку и положить ее в ящик, что тот и сделал.

Из этой комнаты мы пошли в другое помещение мастерской. Когда мы переступали порог, я думал, что, несмотря на отцовские коллекции, окружавшие меня всю жизнь, в старинных предметах я разбирался до сих пор, в сущности, мало и мне еще надо бы поучиться.

Из комнаты рисунков мы прошли в жилую комнату мастера, где, кроме обычной мебели, стояли тоже чертежные столы и мольберты. Обставлена эта комната была так же приятно, как предыдущая.

Побывали мы и в комнатах помощников, а затем обошли подсобные помещения. Здесь находились всякие предметы, требующиеся в таком заведении. Интереснее всего была сушильня, расположенная за столярной мастерской, откуда и можно было пройти в ее нижнее и верхнее отделения. Она служила для того, чтобы все виды дерева, которое шло в работу, достигали здесь необходимой для мебели сухости, предотвращающей всякие повреждения в дальнейшем. В нижней комнате хранился крупный материал, в верхней — мелкий и тонкий. Я мог убедиться, как основательно здесь было поставлено дело; в сушильне я нашел не только очень большой запас древесины, но и почти все отечественные и иноземные виды ее. В этом я со времени моих естественнонаучных усилий кое-что смыслил. Кроме того, дерево почти сплошь было уже нарезано на болванки удобных для обработки форм, чтобы оно высыхало достаточно надежным образом. Мой провожатый показал мне разные хранилища и объяснил в общих чертах их содержимое.