Бабье лето - [2]
И сам молодой герой открывается читателю не через мысли и чувства, а через свое фактическое отношение к людям, вещам, природе. Его взгляд не погружен в себя, а замечает другого. Расставшись после мимолетной встречи, он фиксирует не только свой следующий шаг, но и совершенно неважный для повествования следующий шаг собеседника: тот не перестал быть ему интересен. Рассказывая об экспедиции, он каждый раз замечает, что заплатил рабочим и что они остались довольны. Движения души видны в поступках — иным способом они не выявлены. Собственные же чувства запрятаны так глубоко, что, кажется, неведомы и самому герою. Едва заметное их выражение косвенно: так, о муках ревности говорят лишь упоминания о других претендентах, в том числе и блистательных, на руку Наталии. Психологии же в романе почти нет. Лишь в самые решающие моменты кто-то из персонажей раскрывается, говорит о себе. В остальное время царит целомудренное молчание, о содержании которого должен догадаться читатель. Автор, как и герои, считал для себя запретным вторгаться в сокровенные уголки душ. Штифтер «показывает нам, — писал по этому поводу А. В. Михайлов, — что столь характерный для реализма XIX века психологизм с его вниманием к психологическим глубинам и эмоциональным нюансам человеческой психики был только одной возможностью реалистического искусства того времени, что можно было быть и проще и мудрее…»[2].
Внутреннее напряжение романа не в психологических сложностях и преодолении препятствий. В отличие от «Вильгельма Мейстера» Гёте, где героя учила сама жизнь, на пути Генриха препятствий почти нет. Внутреннее напряжение — в усилии всматривания, постижения. Правда, в широком смысле это качество прозы Штифтера связано с немецкой классикой — кардинальным представлением Гёте о том, что форма уже есть содержание и все внутреннее может быть замечено во внешнем.
В лице стареющей женщины, как в тронутой увяданием розе, Генрих учится видеть ее красоту. В настоящем заметны следы прошлого. В этом романе озабочены историей мест, селений, былыми владельцами заброшенных поместий, первозданным видом старинных церквей, полуразрушенных деревянных алтарей. Ризах и Ойстах, занимающийся вместе с хозяином восстановлением произведений искусства и просто старинных вещей, умеют видеть за наслоениями — подлинник, на поверхности — отпечаток смысла и глубины.
Несколько страниц романа посвящены описанию разрушенного временем Кербергского алтаря, в восстановлении которого принимает участие Ризах (в действительности это Кефермарктский алтарь XV века, спасенный от разрушения Штифтером). Маленькая старая церковь одиноко стоит на плоскогорье, к ней ведет безлюдная сельская дорога. Генрих слушает разговоры своих спутников о значении отдельных сцен алтаря и о законах старонемецкой деревянной резьбы. В былые времена, замечает его старший друг, эти законы и сцены были, вероятно, понятны всем, иначе зачем бы строились церкви в таких уединенных местах?
Сам Ризах неустанно собирает и хранит произведения искусства. На площадке лестницы в доме роз стоит статуя, к которой не раз возвращается внимательный герой. Но не менее важна ее история. Во время путешествия по Италии Ризах и его спутник нашли гипсовую фигуру, поразившую их красотой форм. Ряд признаков рождает подозрение, что красота эта имеет скрытое основание: под гипсовой оболочкой обнаруживается мраморная фигура времен античности. В этой фигуре скрыто, как постепенно раскрывается в романе, множество смыслов. Но прежде всего она самый наглядный пример той возможности постижения, перед которой, по Штифтеру, стоит человек. Постижение это дается нелегко: Генрих не один раз видит статую, пока наконец в предгрозовом свете она не поражает его.
Того же напряженного внимания требует к себе и все окружающее героя. В доме Ризаха и во дворце Матильды множество прекрасных, заботливо размещенных вещей, каждая из которых имеет свое предназначение. Можно подумать, что тут действует страсть к накопительству, коллекционированию или холодное эстетство. Можно, если бы таким же внимательным взглядом не осматривались в этом романе вещи простые и непритязательные, если бы герои не совершали специальной поездки в горы, чтобы застать там красоту поздней осени, если бы не следили за ростом трав и цветов, как за судьбой каждого человека. В «эстетстве» Штифтера есть свойства, это обозначение подрывающие. Господствует принцип неизбранности, равенства всего, окружающего человека. В замечательной новелле «Портфель моего прадеда», глубоко связанной с его романом (работа над ней шла с 1841 по 1867 год), описано необычное состояние природы: после оттепели и дождя все вокруг оделось покровом льда, оледенела одежда людей, попона лошади, лед покрыл ветки деревьев, каждую иголку в еловом бору. Герои улавливают странный звук — лес звенит, как будто колышутся сотни хрустальных подвесок. Состояние людей и природы общее — ломаются отяжелевшие деревья, прегражден путь людям, все в опасности, все поставлено автором в буквальном и переносном смысле в страдательный залог. Большое и малое (каждая иголка на ели) имеют для автора равное значение. Всюду действует один и тот же природный закон. В предисловии к сборнику новелл «Пестрые камешки» Штифтер писал о том, что люди, отгороженные от природы научными концепциями, отучились самостоятельно замечать во всем вокруг проявление ее вечных законов. Эти законы можно заметить, писал он, не только в бушующей грозе или извержении вулкана — такое их проявление он считал могучим, но «односторонним». Они и в росте растения, и в силе, поднимающей пену над кипящим молоком в доме бедной крестьянки.
Предлагаемые читателю повести и рассказы принадлежат перу замечательного австрийского писателя XIX века Адальберта Штифтера, чья проза отличается поэтическим восприятием мира, проникновением в тайны человеческой души, музыкой слова. Адальберт Штифтер с его поэтической прозой, где человек выступает во всем своем духовном богатстве и в неразрывной связи с природой, — признанный классик мировой литературы.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.