Бабье лето [повесть и рассказы] - [9]

Клавдию, как ветром, с постели сдуло. Забыв про жалобы на хворь, она бегала из кладовой в погреб, из погреба в горницу. Покрыла стол до блеска наутюженной скатертью. Поставила редис, только что с грядки, свежий сыр, жареную домашнюю колбасу, курятину. Сохранились с прошлого года маринованные помидоры и моченые яблоки. Нашлась и непочатая бутылка густой вишневой наливки. Пусть поглядит подруга, как она живет, и ведь ни к кому занимать не ходит и колхозу не кланяется.

Клавдия разрумянилась, на висках и на лбу прилипли колечки рыжих волос. И ее карие, с желтизной, широко поставленные глаза тоже казались рыжими. Верхняя пуговка на блузке расстегнулась, обнажив крепкую белую шею, по-девичьи упругую грудь. Оживление преобразило Клавдию. Улыбка, приподнявшая уголки ее еще свежего рта, удивительно молодила ее.

Клавдия приметила: гостья то на нее посмотрит, то в зеркало заглянет.

— На два годочка я тебя постарше, а к тебе не приравняешь, — тихо, будто вслух подумала, произнесла Марья.

— Кажется это тебе. Ты теперь раздобрела.

— Какое там кажется, — вздохнула Марья. — А толстею потому, что старею. Вон сколько морщин, и седина пробивается. — Марья отвернулась от зеркала и, еще раз оглядев подругу, сказала: — Ох и красивая же ты баба!

— Ну, ты уж скажешь, — с довольным смущением отмахнулась Клавдия. — Уж какая красота, годы не те.

— Не те, — грустно вздохнула Марья.

— Садись, Маруся, к столу. Уж извиняй за угощенье, чем бог послал…

Клавдия разлила по стопкам темно-красную душистую наливку.

— За что выпьем?

— А чтобы хлопцы не журились. — Обе засмеялись. — Хороша наливочка, — похвалила Марья.

Клавдии захотелось сказать что-нибудь приятное подруге.

— Нынче шла мимо твоих полей. Добрая у тебя кукуруза будет.

— Добрая, — согласилась не без удовольствия Марья. — Ох и попало же мне за эту самую королеву полей, по первое число попало!

— От кого?

— Да от самого секретаря райкома. Подзаросла маленько кукуруза-то. Ну и я прохлопала. Тут, как на грех, принесло начальство.

— Начальству что?! Лишь бы ругаться, — поддакивала Клавдия.

— Ну, не скажи, — Марья отодвинула тарелку с закуской, положив крупные, загорелые до черноты руки на стол. — Не скажи, — в раздумье повторила она. — Тогда секретарь райкома сказал: мне, говорит, Марья Власьевна, как шла зарплата, так и будет идти, сколько бы мы кукурузы ни получили с гектара. А вот они, колхозники, намного меньше заработают, если урожай будет никудышный. И не только те, что в полеводстве работают, но и животноводы пострадают. Животноводство нам без кукурузы не вытянуть, а меньше сельхозпродуктов — хуже горожанам. Вот, говорит, Марья Власьевна, какой круговорот получается. И все, мол, зависит от бригадирского глаза.

— Обидно, поди, когда вот так выговаривают, — посочувствовала Клавдия.

— Сперва-то, конечно, обидно, — согласилась Марья. — Ну, а после спасибо скажешь. Пусть и обидное слово, но ко времени — дороже похвалы. — Она улыбнулась, вокруг глубоко посаженных глаз лучиками собрались морщинки. — Я тогда сгоряча сказала: мол, если устарела, так можно бригадиром поставить кого помоложе. А секретарь спросил, сколько мне лет, да и говорит: «Сорок два года — баба ягодка». А ты говоришь, годы не те.

Обе женщины призадумались.

Каждая о своем.

Клавдия, вглядываясь в лицо Марьи, будто пытаясь что-то прочесть в нем, спросила:

— Скажи, Маруся, правду: тебе велели сдать в колхоз всю свою животину?

— Да кто мог велеть? — удивилась Марья. — Кому это надо?

Лицо Клавдии выразило недоверие.

— Может, и надо, чтобы другие вслед за тобой сдавали?

— Чудная ты, засмеялась Марья, — на черта мне сдалась эта животина. Овцы и коровы, сама знаешь, ухода требуют. Время на то нужно, а мне и так дня не хватает, от ночи еще кусок оттяпываю.

— Как же без своего молока, мяса жить? — допытывалась Клавдия, а сама думала: «Ой, что-то скрывает Марья».

— Много ли нам с Лидкой надо. А понадобится — в колхозе возьму. Скоро совсем одна останусь, Лида замуж выйдет.

— А Гришатка из армии вернется?

— Ну, милая, это еще два года ждать. Через два года и многосемейные посдадут свою скотину. Колхоз молоко нам навяливать будет. Я что скажу тебе, — Марья наклонилась к Клавдии, глаза ее стали озорными, какими бывали в молодости, когда сероглазая хохотунья Маруся придумывала очередную проказу над парнями. — Слышь, Кланя, я и огород задумала сдать.

— Как «сдать»? — не поняла Клавдия. Она живо представила себе огород Марьи. Не раз завидовала ей. Живет Марья на краю деревни. Всегда смогла бы прихватить земли, чернозем-то какой — удобрять не надо, уж она бы на месте Марьи давно так сделала. А тут вдруг «сдать»…

— Сдам землю в колхоз — и вся недолга! — Марья хлопнула по столу. — Нужда пришла возиться: полоть, поливать. Некогда мне. Знаешь, какое в бригаде хозяйство! Рядом с моей хатой ясли строят. Видела? Типовые. Так вот пускай на моем огороде ребятишкам садик посадят.

— Всю землю сдашь? — каким-то сдавленным голосом спросила Клавдия.

— Маленько оставлю, — и странным, незнакомым Клавдии, мечтательным тоном Марья продолжала: — Цветы посажу… Георгины и хризантемы. Чудное слово — хризантемы! Вазу куплю хрустальную. Видела в городе, в универмаге, вазу, вся сверкает. Поставлю цветы на стол, и пусть в хате красуются.