Бабье лето [повесть и рассказы] - [23]

— Хорошо, хорошо, — перебила его учительница. — Я все понимаю, и не надо. — Она замолчала и, неловко улыбнувшись, пошла к дверям.

Клавдия опомнилась: «Чего же я здесь стою? Еще увидит». Выскользнув из палисадника, она, придерживая за концы косынку, побежала на другую сторону улицы и прижалась к высокому плетню. Учительница прошла мимо, чуть не задев ее.

…С утра стоял изнуряющий зной. Пожалуй, и в разгар лета не было такой жары.

Колхозницы ушли на обед в деревню. Клавдия решила домой не ходить. Кто ее там ждет?

Жара разморила Клавдию. Она устроилась в тени под стеною недостроенного зернохранилища на куче стружек. Хорошо лежать на спине не шевелясь, вытянув руки вдоль тела, и вдыхать скипидарный запах стружек.

Еще поутру приезжал на ферму Матвей. Неподалеку от зернохранилища, на расчищенной площадке, сушилось зерно. Клавдия слышала, как он поздравлял обступивших его колхозниц с новым урожаем. Она не подошла и с особым усердием мазала стенку. Только когда он садился в машину, оглянулась и поймала его, как ей показалось, укоризненный взгляд.

И сейчас, вспомнив этот взгляд, Клавдия тяжело вздохнула. С того дня, когда она ждала его к себе и не дождалась, прошел ровно месяц. После подслушанного ею разговора вспыхнула надежда, что он зайдет. Но Матвей не приходил.

Что ж, может, и правду сказал Варваре Григорьевне про старую любовь, а связывать свою судьбу с ней, Клавдией, не хочет, уж больно она обидела его. А может, и в городе повстречалась хорошая женщина. Недаром он частенько туда ездит.

Душно. Тело словно горячей ватой обложено. Клавдия достала из сумки флягу и отпила несколько глотков теплой воды.

Смочив конец платка, вытерла им потное лицо. Замелькали желтые и зеленые круги. Жаркая волна колыхнула и понесла неведомо куда.

Случается, покажется во сне, будто ты куда-то проваливаешься, и… вздрогнув, просыпаешься в страхе и смятении. Так случилось и с Клавдией. Прижав руку к сильно бьющемуся сердцу, она поднялась, огляделась недоумевая. За каких-то полчаса, покуда она спала, все изменилось. Высокое ярко-синее небо вылиняло, опустилось. Медленно, будто нехотя, ползли по нему перистые облака.

С запада надвигалась темная туча.

Сникла березка, растущая у зернохранилища, и ракиты у пруда ниже склонились над водой. Стояла томительная предгрозовая тишина.

«Ох и дождина будет!» — подумала Клавдия.

На западе загромыхал гром.

Она боялась грозы. Ее тетку, как говорили в деревне, «убило громом». Клавдия тогда была ребенком, но ощущение страха осталось на всю жизнь.

Как быть? Идти домой? А вдруг гроза в пути застанет? Уж лучше укрыться в зернохранилище. Может, кто подойдет? Клавдия посмотрела на дорогу — никого.

А про хлеб-то забыли?! Дождь намочит — и пропал первый урожай. Клавдия негодовала: тоже хозяева, ушли, и горя мало. А ей какая печаль? Что она, бригадир или звеньевая?.. Нет уж, не ее это забота. И хоть не ее забота, поглядывала то на дорогу, то на запад, откуда все ползла и ползла черная туча.

Клавдия не могла теперь не думать о хлебе. Она со все нарастающим нетерпением смотрела на дорогу. Взобралась по лестнице на крышу зернохранилища, чтобы лучше видеть. Обрадовалась, приметив грузовую машину. Можно с шофером наказать привезти брезент. Машина, не доезжая до фермы, свернула. Покружилось на дороге облако пыли и будто проглотило машину.

Налетел ветер. Он прошелся по крыше зернохранилища, чем-то там прогромыхал, потряс березку, и она испуганно задрожала всеми листьями. Ветер швырнул к земле стайку стрижей, взлохматил крылья у вороны и далеко разнес ее печальное «кар», потом пошел гулять по пшеничному морю, взбудоражил его и погнал по жнивью одинокое перекати-поле.

Заурчал, загрохотал гром.

Клавдия взглянула вверх — черная туча занимала полнеба.

«Что я, обязана им хлеб караулить?» — подумала женщина и направилась в зернохранилище — переждать там грозу.

Но через несколько минут она уже бежала на ток подбирать зерно.

В куче-то оно почти и не промокнет.

Торопилась изо всех сил. Даже задохнулась.

«А мне что? Мое дело сторона… Им не жаль, а мне и пововсе. Вот еще две лопаты — и брошу. И никто не укажет. И почему это с нее должен Матвей спрашивать? Тоже хозяева… сеяли, растили, а теперь пусть гниет?» И чем сильнее Клавдия грозилась, тем проворнее сгребала зерно, то и дело оглядываясь.

Туча ползла. Только на востоке еще голубел краешек неба. Громыхало все ближе и ближе, при каждом раскате грома Клавдия шептала: «Господи, помилуй», — и не потому, что верила в бога, а так… на всякий случай.

Кофточка на ней взмокла от пота, прилипла к плечам, спине. Поясницу ломит. Во рту сухо, першит. От усталости дрожат колени; кажется, что последний взмах лопатой — и спину уже больше не разогнуть… Сколько перебросала зерна, а еще и половины не сгребла! Только бы успеть, только бы успеть…

Туча, черная, зловещая, теперь закрыла небо от края до края. Казалось, присматривалась, как удобнее обрушиться на Клавдию, и опускалась все ниже и ниже. Уже не видно леса, уже тянется косматый хвост хищной тучи по дальним полям.

Стало сумрачно. Глухо.

В воздухе свинцовая тяжесть. Она теснит дыхание.