Бабье лето [повесть и рассказы] - [20]

— Правильно, — пряча улыбку, проговорил Матвей. — А сейчас, Никодим Степаныч, поедем в деревню. Навестишь старуху, поешь горячего, а на ночь — сюда.

— Я бы, конешное дело, поехал. А если этот парень раньше меня приедет да на дежурство заступит?

— Какой парень?!

— Какой?! Известно… Фролыч. Он же меня на пять годов моложе.

Клавдия не выдержала, фыркнула.

— Не беспокойся, Фролычу я все объясню. Никто тебя с работы не снимал и не снимет. Вот тебе моя рука.

Никодимушка торжественно пожал руку Матвея, снял шапку, поскреб затылок, с силой дернул бороденку и, скосив глаза в сторону, проговорил:

— Рука председателева, она, ясно, надежная. Только можешь дать партийное слово? Оно-то вернее.

— Да ты что, не веришь Матвею Ильичу?! — возмутилась Марья.

— Даю слово! — засмеялся Матвей. — Пошли, пошли.

Никодимушка рысцой подбежал к «Волге», вернулся, подхватил котомку и первый оказался в машине.

— Матвей Ильич, а мы же хотели с тобой поглядеть свеклу Ольги Плетневой, — вспомнила Марья.

Матвей взглянул на Клавдию.

— Если пассажиры не возражают, съездим.

Клавдия подумала: «Да я с тобой готова хоть целый день ездить!»

Никодимушка не без важности отозвался:

— У меня нету возражениев, — и, подтолкнув локтем Клавдию, добавил: — С такими-то невестами да не прокатиться! Ох и ядреные бабочки в нашей деревне! Вот уж тут, Матвей Ильич, каюсь, — вздохнул он, — теперь я, конешное дело, до баб неспособный. А было и-и-х! Плакали от меня красавицы. Рыдали.

— А ты-то от них не рыдал? — смеясь, спросила Марья.

— Я-то? А что ты скажешь, раз плакал. Истинный бог! А было это в покос. Две молодайки из-за меня такую вражду подняли. Страсть! Одной охота, чтобы я с ней гулял, и другой. Ну, а я с той маленько, значит, прихватывал и с этой. А косили мы на лугу за озером, где нынче кукуруза. Вот они подпоили меня. Я и заснул. А они что удумали. Привязали меня, сонного-то, значит, к оглоблям, сняли с меня портки. А тут возьми да из кармана и выпади печатка. Я тогда в активистах ходил. Сельский уполномоченный уехал на курса, а я член сельского-то совета был. Ну, меня вроде заместителем оставили, печатку дали на сохранность. Вот молодайки за эту печатку схватились да и все-то мне, извиняюсь, сидение и пропечатали. Сраму было…

Клавдия и Марья задыхались от смеха. Смеялся раскатистым баском Матвей.

Сдержанно улыбался шофер, недоверчиво покачивая головой.

Никодимушка, довольный произведенным впечатлением, продолжал:

— А вот еще какой был случай. Одна молодайка чуть из-за меня от любви жизни не решилась. Истинный бог. Определенно.

— Матвей Ильич, на ферму машина свернула, — прервал Никодимушку шофер, — райкомовская. Обратно повернули. Нас заметили.

— Ну что же, придется пока оставить свеклу, а ехать к начальству, — с сожалением произнес Матвей. — Как, Марья Власьевна, здесь останешься или со мной поедешь?

— Меня еще громом не стукнуло. — Марья вылезла из машины. — Страх как не люблю начальству на глаза попадаться.

Клавдия вылезла следом за Марьей и вопросительно посмотрела на Матвея.

Он незаметно кивнул ей. Она глазами спросила его: «Придешь?» Он также взглядом ответил: «Приду».

Никодимушка заерзал.

— А мне как, вылезать, Матвей Ильич, или оставаться?

— Оставайся!

Машина ушла. Женщины свернули с дороги на межу, разделявшую пшеничное и кукурузное поля.

— Ох и старый чудило этот Никодимушка! — засмеялась Марья. — Сочинять любит! Да ведь такой, почитай, в каждом селе свой имеется. Это уж как закон…

Немного помолчав, Марья проговорила:

— А ведь хороший старик. За колхозное душой болеет. Думаешь, зря он по ночам сидит? Грошину не верит. Считает, что он неспроста своего дядю в сторожа определил. Вот и Никодимушка без работы не может, и я его понимаю. Для чего тогда руки, ноги человеку? Для чего голова? Я вот, Кланя, веришь ли, еще не со всякой работой помирюсь. — Марья шла медленно, покусывая соломинку и вглядываясь в голубеющую даль серыми добрыми глазами. — Мне вот просто в поле работать — мало. Привычка, может. Я, понимаешь, Кланя, хозяйкой должна быть. И не то чтобы… — Она запнулась. — Не то чтобы распоряжаться, ну, в общем, командовать, что ли. Нет, сама знаешь, мне это ни к чему. Чую я, с умом все могу сделать, и лучше, чем тот же Грошин. Так разве смею я эту ношу на другие плечи спихнуть? — Марья остановилась и как-то молодо, звонко сказала: — Не смею и не хочу!

Клавдии показалось, что Марья даже ногой притопнула. Не очень-то она понимала подругу.

Почему ей хочется за все в ответе быть?

— Маруся, а для чего тебе это? Какая радость?

— Радость?! — удивилась Марья. — А я тебе про нее и толкую.

И Клавдия вдруг вспомнила девочку с темными спутанными косичками, с широко распахнутыми глазами, в глубине которых светились блестящие точечки; вспомнила Марусины сказки про голубые сады.

С косогора к ногам женщин зелеными ручьями сбегали грядки свеклы.

Марья дотронулась до блестящих, словно покрытых лаком, листьев.

— Ишь какое развитие хорошее! Гляди, и не единой лысинки.

— Принялось, значит, — с удовлетворением отметила Клавдия и подумала: «Эх, жаль, что Матвея с нами нет».

— А ведь тут ты свои руки приложила. Для тебя разве это не радость? — искоса, с лукавинкой взглянув на Клавдию, спросила Марья.