Азов. За други своя - [11]

Луг пронёсся под копытами, словно его и не существовало. Каменные стены жилищ приблизились почти мгновенно. Атаман действовал не раздумывая, по наитию, и именно оно подсказало повернуть лошадь вправо. Он выскочил с противоположной стороны крайней сакли и, почти не глядя, рубанул первое попавшееся бородатое лицо. Черкес выбегал из проема строения, сжимая в руках ручницу. Вряд ли он успел сообразить, что произошло. В центре стреляли. Пороховой дым затянул окраины селения. Вспышки выстрелов раздавались то ближе, то дальше. Аул кричал на разные голоса. Со всех сторон раздавались предсмертные вопли, в воздухе висел дикий визг разбегающихся в разные стороны женщин. Их не трогали. А вот когда шустрый подросток, выставив перед собой саблю, кинулся под копыта Ночки, Валуй, не колеблясь, выстрелил из пистолета. Такой бестолковый и кобылу поранит — недорого возьмёт. Подростка откинуло назад. Впечатавшись спиной в каменную кладку сакли, он тряпично сполз вниз. Рядом, свесившись из седла, увернулся от пули Борзята. А выправившись, рубанул саблей невидимого за лошадью врага. Навстречу выбежали десятка два горцев. У половины — сабли, у двоих атаман успел заметить ружья, остальные выхватывали на бегу кинжалы, кто-то вооружился пикой. За ними из-за стен строений вылетали галопом разгорячённые битвой казаки.

Валуй с Борзятой встретили черкесов саблями. Горцы не стреляли, похоже, кончились заряды. Рубка продлилась недолго. Защититься от вошедших в раж казаков выставленным прикладом, а тем более кинжалом, почти невозможно. Только черкес, вооруженный пикой, сумел повалить донца с коня, воткнув острие в брюхо тонко заржавшего жеребца. На ходу выпрыгнув из седла, казак, а это оказался десятский Гришка Лапотный, перекувырнулся. И тут же, подскочив, со спины рубанул не успевшего обернуться горца. В строю к этому времени оставалось не более четырёх-пяти врагов. Отступая, они отчаянно уворачивались от клинков, сами пытаясь ударить саблей или прикладом ружья.

Оставив товарищам добивать уцелевших, Лукины направили лошадей в освободившийся проход между строений.

Уже разгорались соломенные крыши. Тягуче и без перерыва блеяли овцы и козы, растекаясь бело-серыми ручейками по горящим улицам. Заходился в лае огромный волкодав совсем рядом. Его закрывала сакля. Там громко ругнулся казак, и собака, жалобно заскулив, смолкла.

Душный дым густыми полосами стелился над селением. Прыгая с лошадей, казаки с саблями наголо врывались в сакли и сараи, отыскивая уцелевших. Ночка сама вывезла атамана к центру аула. У загороди из жердей, за которой держали пленных казаков и мужиков, догорал яростный бой. Сторожевые, успевшие подготовиться к нападению, оказали самое крепкое сопротивление. Краем глаза атаман заметил раненого казака, спиной навалившегося на убитую лошадь. Кривя от боли губы, он зубами завязывал в узел окровавленную тряпку на руке, распоротой выше локтя.

Впереди звенели сабли. Какой-то казак с развевающейся седой бородой и бешеными глазами, блеснув серьгой в левом ухе, взобрался на ограждение из жердей. Примерившись, сиганул на спину черкеса, отбивающегося от донца. Оба повалились на землю, пропав из виду за лошадиными крупами. Его пример подхватили остальные пленные. Они прыгали через ограду, с голыми руками кидаясь на своих мучителей. Бабы, столпившись в середине загона, прижимали к себе детей помладше. Упал, разваленный саблей до пояса, последний из охранников. Кто-то безжалостно воткнул сзади в шею извивающегося, словно гад, обезрученного черкеса нож. Враг, вздрогнув, затрясся коленками. Казаки вертелись на конях, отыскивая новых врагов. Но таковых уже не находилось. Тот самый джаниец, что прыгал с изгороди, подскочив к братьям, ухватил за стремя Ночки:

— Казаки, выручайте! Они моего сына к реке уволокли.

— Скоко их?

— Десяток будет.

Донцы, услышав про выживших врагов, окружили казака:

— Где? Показывай…

Атаман оглянулся на Борзяту. Но тот уже и сам горячил коня:

— Ну?

— Там. — Он махнул рукой в сторону противоположного края аула.

Стеганув по крупу ногайкой, Борзята сорвался с места. Ещё десятка три казаков устремились за ним. Растерянно оглянувшись, джаниец бросился к оседланной черкесской кобыле, склонившей морду у поверженного хозяина. Одним движением перекинув повод через лошадиную голову, бросил тело в седло. В следующий момент он уже мчался за клубящимся облаком пыли, поднимавшимся из-под копыт удаляющихся донцов. Валуй между делом отметил ловкость кубанца.

Казаки ещё рыскали по горящему селению. Какая-то женщина в платке и тёмном до пят одеянии, медленно наступая, с бессильной яростью в глазах тянула растопыренные пальцы к лицу оторопевшего казака. Валуй признал в нем парня Ивана Разина. Отшатнувшись, тот наконец сообразил что делать, и из-за голенища, расправляясь змеей, выскользнула нагайка. Замах — и, вскрикнув, женщина упала на колени. Космята, стоя в проходе горящего огромного сарая, саблей плашмя подгонял лошадей, и без того вылетающих из объятого пламенем здания с суматошным ржанием. Остальные десятки разбежались по селению, спасать лошадей из других горящих конюшен и загонов. Другие тут же отгоняли их на луг, подальше от огня. Несколько казаков пытались собрать в одно место разбредшихся и не желающих слушаться овец и коз. Казаки ругались, и дымный воздух рвали гулкие щелчки нагаек.