Азиатский аэролит - [13]

Тайна раскрыта! Сокровища достанутся тем, кто разрушил жизнь, злейшим врагам. И достанутся легко, без борьбы — спокойно проведут раскопки, будут искать куски аэролита для музеев и внезапно наткнутся на серый драгоценный металл — задрожат руки, жадно заблестят глаза (кто сумеет преодолеть извечную алчность человека?). И тогда мешковатые и глуповатые жрецы науки начнут, как заурядные воришки, набивать карманы драгоценным металлом.

Эрге вздрогнул и бессильно лег на руки, и в эту минуту мозг пронзила жадная, до жестокости соблазнительная мысль — ему по праву борьбы надлежит воспользоваться этими сокровищами. Он не утаивает свои чувства, он смело и открыто признается себе в этом. А что если…

Вдруг исчез хаос в мыслях — вместо него в уме четко наметился фантастический замысел.

Что если… действительно… нащупать, наладить прежние связи, пути. Три дирижабля… Пять часов лета. Полсотни отчаянных негодяев — и все. Месяц организованного, до мелочей распланированного труда — и только! И в самом деле — там остались такие же, как он, они жаждут денег и, быть может, не только денег. Полсотни отчаянных головорезов всегда готовы к услугам. Его новые дирижабли прекрасно отработают этот рейд…

И Эрге, неожиданно и в шутку отдавшись во власть фантастических мечтаний, почувствовал, что замысел его теряет призрачность, становится реальным и возможным. Нужно лишь твердо сказать себе: «Ты должен. Надо только уверенно воспринимать это как железную необходимость, и еще нужны деньги. Как бы деньги не стали главным…»

Подумав так, Эрге ощутил: по всему телу, как после напряженной работы, растеклась чудовищная усталость. С трудом поднял голову с рук, откинул туловище на спинку кресла и безразлично повел потухшим взором (без мыслей, без злобы) в сторону окон.

Серым спокойным потоком вливалось в комнату утро.

И уши, привыкшие слышать скрежет и грохот улиц, с непривычкой воспринимали тишину. Ничто больше не беспокоило, не волновало — все прежние мысли казались обыденными, только хотелось поудобнее пристроить куда-нибудь голову и заснуть.

Так в ту ночь в голове инженера Эрге просто, чуть ли не в шутку, возник план отчаянной и дерзкой авантюры.

* * *

Следующая неделя прошла у Марина спокойно, по-деловому.

Он съездил в Бостон к профессору Барингеру. Седовласый, крошечный и чрезвычайно милый и вежливый в обхождении ученый гостеприимно принял помощника профессора Горского (с Горским ученый познакомился три года тому на всемирном съезде астрономов). Он с радостью подробно ознакомил Марина с ходом раскопок Аризонского аэролита. Барингер только что вернулся в Бостон на отдых и, делясь своим опытом, пожелал дорогому профессору Горскому успеха в его почетном труде.

Поиски основной массы Аризонского аэролита осложнялись тем, что аэролит упал тридцать лет назад и ушел в землю не вертикально, а наискосок. Поэтому крайне сложно — как подчеркнул БаринГер — найти правильную точку для бурения почвы. Аризонский аэролит, помимо научной ценности, даст, очевидно, и немалую материальную выгоду — поскольку найденные на месте мелкие куски аэролита состоят из железа и никеля.

Услышав это, Марич вспомнил приписку в письме профессора Горского и спросил Барингера — случалось ли, что в составе массы аэролита находили и включения платины. Барингер пожал плечами и признался, что наука об аэролитах все еще очень неразвита, материалов и данных мало и четко ответить на этот вопрос невозможно.

Возвращаясь из Бостона, Марич в вагоне снова вспомнил постскриптум к письму Горского и пораженно подумал — какие сокровища достались бы Совсоюзу, если аэролит на самом деле хотя бы частично состоял из платины. Возрождение материальной культуры и техники, прогресс. И, подумав это, улыбнулся сам себе: «И придет же такое в голову».

Под ритмичные такты колес экспресса задумался над тем, что вот он и вновь возвращается в Нью-Йорк, а оттуда через неделю выезжает в СССР. Вспомнил Гину. Было ли виной тому деловое настроение или просто усталость, накопленная в пути, но только он спокойно, без тоскливого волнения вспомнил это имя.

Глубоко задумался. Едва ли не впервые мог спокойно, словно со стороны, как наблюдатель, взглянуть на себя и свои чувства.

И сам себе мысленно, спокойно и безжалостно говорил:

— Обратного пути нет. Подумай хорошенько — нет. И встреча была лишней. Ну что сказать, конечно, приятно вспомнить былое, приятно ощутить чувства молодых лет, но что с того?! И опять-таки — поедешь домой, и что же, снова захватишь в дорогу тоску и тягостную боль? Не лучше ли крепко сжать в кулаке эти внутренние терзания, послать к черту мысль о возвращении — потому что обратного пути нет и быть не может. И не так уж это страшно и трудно.

Уговаривал себя и чувствовал, как ощущение безысходности заглушает нервозность и сладкую тоску.

Близ Нью-Йорка решил, что через неделю непременно уедет из Америки, нарисовал в мыслях, как крепко пожмет ей на прощанье руку и поставит над тем, что прошло, твердую и осознанную точку.

Вздохнул, как после тяжелого и ответственного задания, и взял в руки забытую кем-то газету.

Развернул сложенный вдвое лист и удивленно распахнул глаза, увидев на странице собственный портрет.