Азбука жизни - [13]

Окрашенный в яркие, агрессивные тона, с японским карбюратором 32 лошадный «пёс» разгонялся до 100 км/час за 10–12 секунд и запросто «рвал» всех конкурентов и на улицах города, и на трассе. Оттого очень скоро он стал головной болью и для сотрудников ГАИ, и для травматологов: совладать с неукротимым характером «пса» могли далеко не все лихачи, и статистика ДТП с участием «ИжПланеты — Спорт» была неутешительной. Не случайно бесчисленные дворовые песни под гитару постоянно обыгрывали тему несчастной мотоциклетной судьбы:

Алое солнце встаёт вдали,

Мотоциклист лежит в пыли.

Не шелохнется озёрная гладь,

А из–под шлема выбилась прядь.

Рядом девчонка, все руки в крови

Словно от солнца алой зари…

Может быть, поэтому технические характеристики «ИжПланеты — Спорт» были вскоре снижены.

Мотоцикл советской эпохи был много большим, чем транспортное средство. Его значение можно сравнить со станком, медленно, но верно вытачивающим характер, прививающий самостоятельность и ответственность, на глазах превращающий мальчишек в мужчин. Не случайно характер киногероев той поры так любили подчеркивать двухколесным другом. Достаточно вспомнить фильм «Ночной мотоциклист» 1972 года с эталонным Николаем Олялиным.

Кто провел юность на «стальном коне», никогда не забудет из того времени даже мельчайших деталей. Эти чувства сильны, как первая любовь, и вызывают вихрь воспоминаний, как служба в армии. Не случайно, что скорость в чистом виде и полет духа, который она передает человеку, можно почувствовать только на мотоцикле.

Н — Наполеон

Советских людей объединяли две отличительные черты: искреннее сочувствие к любому человеку, которое соседствовало с жизнеутверждающей ироничностью. Поэтому без вины виноватого жалели, а обуреваемого гордыней и самомнением выскочку — высмеивали. Не от этого ли особенного, сформированного суровыми реалиями XX века мироощущения, любимым и самым массовым лакомством в Советском Союзе стал торт «Наполеон», а большинство сумасшедших также предпочитали себя видеть в роли императора, испытавшего на себе превратности судьбы?

Однако в этих внешне незамысловатых проявлениях наполеономании можно разглядеть черты национального характера, услышать живое эхо событий, сотрясавших и определявших жизнь и быт нашей страны.

Из реального исторического персонажа в персону мифологическую Наполеон превращался весь XIX век. Его то воспевали, то высмеивали, то превращали в персонаж басен, пока из этой гремучей смеси Гоголь не вывел образ нового Наполеона — проходимца Чичикова.

Так бы в нашем сознании Наполеон и остался нарицательным литературным героем, если бы к 1912 предприимчивыми дельцами набиравшего силу отечественного капитала его образ не стал превращаться в синоним шика и роскоши для не очень богатых и не слишком образованных слоев. Так Наполеон в предреволюционной России стал символом комильфо по–мещански, определенным дресс–кодом образа жизни городских обывателей.

Но если непременные наполеоновские замашки и образчики «сверхчеловеков» были доступны и формировались из бульварного чтива, то все остальное «комильфо» стоило немалых денег и было обывателям трудно достижимо.

Тогда снова вступают в силу законы победившего капитализма: и магазины, лавочки и даже лотки заполняются продукцией «наполеоновского» качества по весьма приемлемой цене. Питейные заведения предлагают бросовые горячительные напитки с именем императора, суконщики — наполеоновский драп и кашемир, сапожники, разумеется, обувь наполеоновской выделки, парфюмеры — одеколоны и туалетную воду.

Разумеется, в стороне не остались и кондитеры, придумавшие уникальный рецепт многослойного торта на любой вкус и кошелек. Поменял ингредиенты — вот и получилось то же самое, что и на столе у господ, только коробочкой попроще. Дешево и сердито. Как говорится: «Гуляй, рванина, от рубля и выше! Рядись в Наполеоны!»

В те годы фельетонисты много и с удовольствием издевались над мещанами, внезапно обретшими вкус к французскому императору. Отголоски этой насмешливости стало знаменитое изречение «Пустите Дуньку в Европу!» из пьесы «Любовь Яровая» (1926 г.).

Это наполеоновское поветрие, замешанное на жажде наживы и стремлении красиво жить, закончилось с началом Первой мировой войны и неожиданно вернулось, хотя и весьма в урезанном виде, во времена НЭПа, когда прошедшие через голод и лишения люди вдруг вспомнили о необыкновенно вкусном и сытном довоенном торте «Наполеон».

В начале 1920‑х годов прошлого века популярность его была столь высока и повсеместна, что куски этого слоеного кондитерского чуда можно было приобрести и в лучших столичных ресторациях, и в рабочих столовых, и в университетских буфетах… И даже у бабушек, торговавших «Наполеонами» на каждом углу, наравне с семечками и самодельными сахарными петушками. Правда, ингредиенты все так же разнились: вместо масла в дело шел маргарин или какой иной жир, вместо яиц — клейстер из муки, вместо меда и сахара… Да кто об этом думал и спрашивал, когда можно было запросто, за пару гривенников ощутить изысканный вкус дореволюционного комильфо!

С тех пор торт «Наполеон» стал излюбленным советским десертом, неведомой для многих, но все–таки существенной ниточкой в прошлое, сочетавшим в себе «русские блины с французским кремом».