Азбука. «Император» и другие мнения - [28]

Выскочив из автомобиля бежим в Национальную Библиотеку, где я должен выступать.

Приехали раньше.

В коридоре ко мне приближается старик с землистым лицом в ковбойской шляпе и в плаще, застегнутом под самое горло.

Сжимает меня в области талии.

«Эди! Узнаешь меня?»

«Лучо!»

«Надо же, помнишь!»

Я не добавляю к своему: «Лучо!» «Но ты же мёртв, как же ты здесь!»

Он жил в Нью Йорке, снимал два этажа в Brown-Stone у любовника моей жены (тогда уже не жены) Елены. Лучо Маниско был собкором итальянской газеты «Il Messagero». Он первый из западных журналистов опубликовал статью обо мне в своём «II Messagero». Сопровождала статью фотография. Мы с ним стоим у него в офисе, на стене две буквы «NO!». К чему они относятся, ей Богу не помню.

«Идём сядем!», — предлагаю я Лучо. И мы входим в кабинет директора библиотеки. За мной устремляется режиссёр-документалист. Он снимает фильм обо мне и хочет, чтобы перед началом встречи сейчас я дал ему интервью.

Я злюсь и отказываюсь.

«Я буду выступать, вот и будешь снимать.»

«Узнаю тебя Эди! Совсем не изменился. Всё такой же трудный», — улыбается Лучо.

Лучо доволен, что я не изменился. Что всё такой же трудный. Документалист разочарован и понуро уходит. В конце вечера он будет доволен, наснимал меня агрессивного и весёлого сколько душе было угодно. Он снимал меня уже и в Остии, на месте убийства Пазолини, и в баре «Necci».

Спустившись в ванную Лучо в Нью Йорке можно было воспользоваться коробкой с кокаином. Стоявшей там, где у обывателей лежит зубная паста. Лучо был гостеприимный хозяин.

«Елену видишь, Лучо?»

«Я слышал, что она в Риме, но никогда не встречал». Он поджимает губы.

Вот тут уж я ему не верю. Они по-моему давно разругались, и делают вид, что не живут в одном городе.

«Ты с ней встречался?», — спрашивает он осторожно.

«Отказался. Написал, что не хочу видеть людей из прошлого.»

Лучо доволен.

Входит мой издатель Сандро Тети.

Здоровается с Лучо, удивлённый, что мы знаем друг друга.

Следовательно Лучо всё в строю.

* * *

Я вчера встретился в клубе Yota с Марком Рамоном (Марки), познакомились мы в 1977 в New York City на 6 Sutton Square в миллионерском саду. Хаузкипером тогда была Джули Карпентер, моя тогда подружка.

Girl-friend Марка (настоящая его фамилия Bell) Мэриэн Флинн училась с Джули в одной школе.

Это был 1977 год, 40 лет тому назад.

Я ждал его в коридоре в клубе Yota. Марк в чёрном парике и в узюсеньких джинсах, высокий, ему 61 год (г. р. 1956). Он меня вначале не заметил, он был вначале похож на зомби, боковое зрение не было включено, как в чужой стране впрочем с людьми бывает.

Затем, те, кто организовывал нашу встречу, посадили нам лицом к лицу в большой гримёрной и стали нас снимать. Мы свыше двадцати минут разговаривали.

Он сообщил сведения.

У Джули трое детей.

Марк по-прежнему с Мэрианн, она сейчас в Голландии. Пол (брат Джули) женат на Марфе из Waldorf Astoria. Кафи (еще одна из Waldorf Astoria) тоже замужем, у неё один ребенок.

До сих пор жив Harry Carpenter — отец Джули. Ему 98 лет. Aline — мать Джули, умерла.

Когда мы познакомились, Марку было 21 год. Он был барабанщиком у первого панка — Ричарда Хелла.

Он не пьёт, занимается йогой.

Весь состав «Ramones» юный, за исключением Марка. На концерт мы не остались.

Джули, брат Пол (кожаное пальто, поверх тишотки), брат Майкл, сестра Салли с саксофоном, мама Айлин, отец Harry. Чёрт знает как далеко это было.

И я зачарованный странник, всю жизнь думавший, что никогда не умру. Хэ.

Вспомнил, что Джули называла Марка dummy, мол все мозги себе отбарабанил. Так что не только трогательные воспоминания.

* * *

Вспомнил Гусева, как он ходил с маленьким приёмным сыном с повязками НБП на демонстрации. Мальчик вырос, окончил школу, что ли военную какую-то. Пошёл однажды на встречу бывших курсантов и погиб при загадочных обстоятельствах: выпал (выброшен был?) из окна.

Гусев с тех пор живёт где-то на обочине жизни.

Есть фотографии, где мы все у него в мастерской. Лиза тоже. И Лизы нет, погибла.

На хер я об этом вспоминаю? Видимо это в природе человека, вспоминать такое…

* * *

Бродский заласкан и преувеличен. У него не много шедевров. Штук пять, не более десятка, в то время как у крупных русских поэтов обычно в два раза больше. «На смерть Жукова», «Римские Элегии», «Мексиканский дивертисмент», «И мертвецы стоят в обнимку с особняками». Добавьте вы.

Основная же масса его стихов — это монотонная эксплуатация придуманного им приёма, когда в нагрузку к двум-трём основополагающим строкам подвязывается для создания эффекта глубокомыслия всякое случайное барахло.

* * *

Губанов смотрится как подражатель Вознесенского, даже подлиннее чем Вознесенский, в лучшем виде чем сам Вознесенский. Но это не оригинальный стиль, это наслоения на Вознесенском.

Увлечённые желанием иметь гения 60-х годов, современные хвалители неистового Лёнечки предпочитают не замечать Вознесенского под Губановым. То есть Губанов не оригинален, вот в чём беда-то.

* * *

Витя Ерофеев на «Эхе». За всё хорошее, против всего плохого. Он мой ровесник, когда уж он умрёт. Он и Шемякин. Как хорошо остаться одному, ради этого удовольствия стоит пережить многих.