Аз воздам - [2]

– Виконт, вы сошли с ума, – холодно оборвал Деруледе. – Я не прочь был принести извинения…

– При всех! На коленях! Трус! – Мальчик уже не мог остановиться и продолжал выкрикивать оскорбление за оскорблением. Секунданты попытались вмешаться, но он нервно оттолкнул их. Молодые люди пробовали его успокоить. Всех охватил ажиотаж. В отдаленных углах уже стали заключать пари на исход этого поединка. Деруледе начал терять терпение.

– Прошу вас, господа, прекратите спор. Месье виконт желает еще одного урока. Так с Богом. Он его получит. En garde,[1] месье виконт!

Шум смолк, вновь зазвенели шпаги. Все почувствовали, что фарс готов обернуться трагедией. Виконт налетал с дикой яростью, забывая уходить от ударов, и в один из таких моментов сам напоролся на клинок противника. Последний поспешил отвести руку, но было уже поздно. Виконт де Марни упал, не издав ни малейшего звука. Деруледе едва успел подхватить мальчика, голубой атласный камзол которого окрасился кровью.

Все было сделано. Однако, по требованию этикета, Деруледе должен был удалиться, а потому и вышел из зала в сопровождении полковника и де Кеттара. В дверях они встретились с вызванным на всякий случай врачом, помощь которого уже не понадобилась: единственный сын герцога де Марни испустил последний вздох.

II

Герцогу де Марни было семьдесят лет, и он уже почти впал в детство. С самой ранней юности, с тех пор как великий монарх[2] удостоил его чести взять к себе в пажи, он наслаждался каждым часом, каждой минутой своей жизни, пока за десять лет до описываемого беспощадная судьба не приковала его к постели, покинуть которую живым он уже не мог надеяться. Его дочь Джульетта, в то время почти девочка, была его любимицей. От своей красавицы матери, терпеливо перенесшей в своей жизни много горя, она до известной степени унаследовала тихую грусть. Умирая, герцогиня поручила малютку дочь попечениям своего блестящего и неизменно горячо любимого мужа, которому так бесконечно много прощала при жизни. В последние десять лет, когда маркиз уже не покидал постели, Джульетта стала его единственной радостью, единственным светлым лучом среди мучительных воспоминаний. Был еще мальчик – сын, которого старик не очень любил, но на которого возлагал большие надежды: именно он должен был воскресить былую славу своих предков и вновь заставить старинное, доблестное имя греметь и при дворе, и на поле брани.

В ту роковую ночь, когда привезли мертвого брата, Джульетта томилась предчувствием чего-то недоброго. Услышав на лестнице шаги, она наспех накинула мантилью, сунула ноги в ночные туфельки и приотворила дверь: двое незнакомых ей людей поднимались по лестнице, двое других несли что-то большое и тяжелое. Позади, рыдая, шел старый Матье. Все пятеро скрылись в покоях виконта.

Через несколько минут ужасная истина стала известной всему дому. Старая няня Джульетты, ее верная раба, горько рыдала, но сама Джульетта не плакала. Все случилось так внезапно, было так ужасно! Ей, четырнадцатилетней девочке, еще никогда не приходила в голову мысль о смерти, – и вот ее Филипп, ее дорогой брат, умер, убит, и об этом надо сообщить старому, больному отцу. Но ведь известие убьет его! Ее юная душа содрогнулась при этой мысли.

Нетерпеливый звонок герцога показал, что и он слышал шум и желает знать, что случилось. Резким движением вырвавшись из объятий верной няни Петронеллы, Джульетта бросилась в комнату отца.

Старый герцог сидел на краю постели, тщетно стараясь встать на ноги. Он слышал шум, понял, что несли что-то тяжелое, и догадался. Когда Джульетта почти ворвалась в его спальню и, бледная, дрожа всем телом, взглянула ему в лицо, то поняла, что ей ничего не нужно сообщать своему отцу, что сам Бог сделал это за нее.

Старый герцог приказал подать себе парадный мундир из черного бархата, украшенный драгоценными кружевами и бриллиантовыми пуговицами, тот самый, в котором он был на погребении Короля Солнца. Когда парадный туалет герцога был надет, четыре лакея повезли его к смертному одру сына: ведь смерть единственного наследника герцога де Марни – событие исторической важности!

Весь дом был на ногах. Траурные свечи в высоких подсвечниках освещали обширный зал, а сотни маленьких свечек, зажженных по случаю присутствия покойника в доме, мерцали во всех комнатах.

Кресло герцога стояло у самой кровати. Многим из присутствующих казалось, что герцог окончательно лишился рассудка, так как не издал ни вздоха, ни стона. Маркиз де Вийфранш, проводивший своего друга до самого траурного ложа, собрался уже уходить, когда герцог остановил его.

– Маркиз, – спокойно проговорил он, – вы еще не сказали мне, кто убийца моего сына.

– Он убит в честном поединке, – ответил юный маркиз, потрясенный неожиданной трагедией.

– Кто убил моего сына? – повторил старик, словно бесчувственный автомат. – Я имею право знать.

– Поль Деруледе, господин герцог. Но, повторяю, это был честный поединок.

Старый герцог облегченно вздохнул и с неподражаемым жестом grand siècle[3] добавил:

– Любая благодарность с моей стороны, маркиз, будет выглядеть фарсом. Ваша преданность моему сыну – вне человеческой благодарности. Не смею вас больше задерживать. Прощайте.