Айсолтан из страны белого золота - [11]

Тут уж, разобрав, наконец, в чем дело, Нурсолтан накидывается на дочь:

— Ах ты бесстыдница! Этакое про мать выдумала! Ты чего мои слова наизнанку выворачиваешь? Это я о тебе забочусь.

— Обо мне?

— А то о ком же? — И, разгорячившись, Нурсолтан выпаливает совсем уже напрямик: — Ты что ж, всю жизнь думаешь в девках просидеть?

Айсолтан говорит примирительно:

— Да чего ты так расшумелась? Ты говори толком: чего от меня хочешь?

— А то, что за тебя никто и посвататься не смей! Она, видите ли, и слушать не хочет! Одну себя за человека почитает, а другие, я уж и не знаю, кто, — бараны, что ли? И с чего это ты на себя такое напустила? Подумаешь, какая заморская птица! Ну ладно, кто-нибудь да придется тебе по вкусу. Говорят же, что один из тысячи даже злому хану угодить может. Вот мы с Джерен толковали о тебе… Я Джерен никак не ставлю ниже себя, ну, и о сыне ее тоже никто худого слова не скажет. Не парень, а золото.

— Ну вот, договорилась наконец.

— Ну и что ж, ну и договорилась!

Но, к немалому удивлению Нурсолтан, ее строптивая дочка как будто совсем непрочь потолковать на эту тему. Пожав плечами, Айсолтан говорит:

— Какой толк может выйти из парня, который десять лет учился в советской школе, а сам за себя ничего решить не может — цепляется за материнский подол!

Нурсолтан, когда она разойдется, тоже нелегко унять; она снова набрасывается на дочь:

— А вот ты и кончила десятилетку, а не поумнела. Перед матерью-то нос не задирай, что ты ученая, образованная. Ты вот того не понимаешь, что не может мать не желать добра своему ребенку, потому что она его носила, она его рожала, берегла, растила, поила-кормила, баюкала… И вдруг — вот вам: мать ничего не понимает, от матери одно зло, плох тот парень, который с матерью хочет совет держать! Я советской властью очень довольна, она нам такую жизнь дала, о какой мы и не мечтали. А чему вас советская власть учит? Чтобы вы матерей и отцов почитали, вот что. А вы как? Мать хочет своему сыну дать добрый совет, а он ей: «Ты старомыслящая, ступай от меня прочь, не хочу следовать твоим старинным обычаям!» Так, что ли, по-твоему, по-ученому? Что ж тут хорошего, скажите на милость? Да разве среди старых обычаев, что переходят от деда к отцу, а от отца к сыну, нет ничего хорошего, все только плохое? Я что, меньше тебя жила при советской власти? Разве я не советский хлеб ела, когда тебя носила, когда тебя грудью кормила? Разве от твоих слез не болит у меня сердце, твоей радостью не радуется? Что у меня осталось, кроме тебя? А ты, видно, думаешь: нарочно буду тебя мучить-терзать, а себе медовую жизнь сделаю, так, что ли? Вот у тебя какое доверие к матери!

Айсолтан пытается сказать что-то, успокоить мать, но та уже не слушает дочь, ей хочется вылить все, что накопилось на сердце.

— Вы теперь все такие. Сын Джерен тоже не лучше тебя. Думаешь, Джерен приходила от сына? Он тоже против стариковских обычаев. «Стариковские обычаи, стариковские обычаи…» Да что я тебя — за семидесятилетнего бая третьей женой отдаю? Или, может, мне калым за тебя получить хочется? «Стариковские обычаи»! Разве я тебя молиться-поститься учу, талисманы на шею вешаю, яшмаком рот закрываю, к святым на поклонение гоню? А? Что молчишь? Я твоего счастья хочу, вот что! На свадьбе твоей пировать хочу. Или, по-вашему, и свадьба — тоже «стариковский обычай»? Что ж это за жизнь — без тоя, без праздника? Или вам и праздник не в праздник, если мать на нем повеселится? Кто вас этакому научил? Я что-то в советском законе такого не видела. Может, ты думаешь, что сын Джерен хуже тебя? Может, у него ума нет? Может, он неграмотный? Может, он слепой, глухой, урод, калека? Или ты еще очень мала замуж итти? Может, тебе хочется с ребятишками на улице играть?

Айсолтан прикрывает ладонями уши:

— Ой, ой! Ну, хватит уж, мама, хватит! Уймись!

— Если голос мой так режет уши моей родной дочери, если у нее есть другой советчик, так пропади я пропадом, чтобы сказала еще хоть слово!

Айсолтан вскакивает, бросается к матери, обнимает ее, прижимается щекой к ее щеке.

— Мама, дорогая, — говорит Айсолтан, — я знаю, что ты воспитала меня и сделала человеком. Ты и наша партия и советская власть. Я знаю, что ты всегда хотела мне только добра. Что тебе по душе, то и мне по душе. Твоя печаль — моя печаль, твоя радость — моя радость.

Нурсолтан одной рукой вытирает глаза, другой гладит волосы дочери. Если слезы и выступили опять на глазах у Нурсолтан, то это уж от радости. Она крепко прижимает к себе дочь.

В эту минуту за ее спиной раздается детский голосок. Девочка лет восьми, ухватившись за ветку дерева, которое растет на границе между двумя участками, и подпрыгивая от радости, передает возложенное на нее важное поручение.

— Нурсолтан-эдже! Нурсолтан-эдже! — кричит она. — Вас и Айсолтан мама к себе зовет. Мама сказала, чтобы вы скорее приходили. — И, не дожидаясь ответа, убегает.

Выскользнув из объятий матери, Айсолтан снова опускается на ковер. Голосок девочки еще звенит в ее ушах. В другое время Айсолтан, услыхав такое приглашение, не стала бы над ним задумываться, сказала бы просто: «Ну что ж, мама, пойдем». Но сейчас ей опять припоминается встреча в хлопчатнике, и какая-то непривычная робость и смущение овладевают ею. Да еще этот разговор с матерью! Айсолтан думает: «Ну, как я теперь взгляну в лицо Бегенчу и Джерен-эдже? Как сяду есть плов из одной с ними чашки?» Но сердце Айсолтан рвется туда, в этот дом, и она не знает, что сказать матери, на что решиться, — ей и страшно пойти в дом к Бегенчу и больно от этого отказаться. Сама не зная зачем, Айсолтан берет чайник и выливает из него в пиалу последние капли.