Айсберг - [72]

Питт был почти благодарен за эту боль: значит, руки еще сохранили чувствительность. Он продолжал водить булавкой по ткани, стараясь больше не выпускать ее из рук.

Решив, что дальнейшее трение ничего не добавит, он потер булавку о лоб и нос, стараясь покрыть ее кожным салом. Потом вырвал из красного пиджака две нити и обвязал ими иглу. Самая трудная часть операции была еще впереди, поэтому Питт ненадолго расслабился и размял пальцы, как пианист, собирающийся сыграть вальс Шопена.

Чувствуя, что готов, он с величайшей осторожностью поднял две петли и медленно опустил булавку в спокойное маленькое озерцо. Затаив дыхание, Питт наблюдал, как пленка воды прогибается под тяжестью металла. Потом все так же осторожно отпустил петли; теперь булавка лежала сама, ее поддерживали сало и поверхностное натяжение.

Только ребенок в Рождество, глядя на груду игрушек, способен испытать такой восторг и такое ощущение чуда. Питт зачарованно смотрел, как маленькая булавка неторопливо описала полукруг и ее острие показало на магнитный север. Целых три минуты Питт сидел неподвижно, глядя на самодельный компас, в глубине души опасаясь, что, стоит ему моргнуть, булавка утонет и исчезнет.

— Посмотрим, как ваш проклятый компьютер справится с этим, — произнес Питт в пустоту.

Новичок тут же пустился бы бегом в направлении, указанном булавкой, руководствуясь ошибочным мнением, будто стрелка компаса указывает на истинный север. Питт знал, что единственное место, где стрелка компаса точно указывает на Северный полюс, — это небольшой участок в районе Великих озер между Соединенными Штатами и Канадой: по чистой случайности там магнитный и Северный полюса оказываются на одной линии. Опытный пилот, Питт также знал, что магнитный полюс находится где-то ниже острова Принца Уэльского над Гудзоновым заливом, примерно в тысяче миль под Северным полюсом и всего в нескольких сотнях миль севернее Исландии. Это означало, что стрелка отклоняется на несколько градусов к западу. Питт примерно подсчитал, что отклонение стрелки от норда составляет восемьдесят градусов, но теперь он по крайней мере был уверен, что север находится под прямым углом к головке иглы.

Питт осмотрелся, достал иглу примитивного компаса из воды и шагнул в туман. Но не прошел и ста ярдов, как ощутил вкус выступившей на губах крови: зубы в деснах шатались. Но хуже всего было то, что сильный удар Рондхейма в пах позволял двигаться только тяжело ступая и прихрамывая. Питт заставлял себя идти, упорно цепляясь за нить сознания. Поверхность грубая и неровная; Питт много раз спотыкался и падал, обхватив грудь руками в тщетной попытке уменьшить боль в сломанных ребрах.

Ему везло: примерно через полтора часа туман рассеялся и дал превратить в вехи множество горячих источников, мимо которых он проходил, уточняя направление с помощью иглы компаса. Теперь он видел ориентиры на севере и мог переходить от одного к другому в уверенности, что не заблудился.

Иногда он останавливался, проверял свое положение по компасу и начинал все сызнова.

Два часа превратились в три. Три часа — в четыре. Каждая минута — это частица бесконечных страданий от холода, жгучей боли, борьбы за контроль над сознанием. Время сливалось в вечность; Питт знал, что оно не кончится, пока он в последний раз не упадет на мягкую, влажную траву. Несмотря на всю свою решимость, он начал сомневаться, что проживет следующие несколько часов.

Шаг за шагом; этот бесконечный цикл все больше истощал силы Питта. В голове не оставалось места для других мыслей, кроме как о следующем ориентире, а когда Питт добирался до него, то сосредоточивал весь остаток энергии на следующем. Логика почти перестала существовать. Только уловив в глубине сознания идущий откуда-то неясный сигнал тревоги, он осознавал, что сбился с курса; тогда он останавливался и в серном бассейне, от которого поднимался пар, снова проверял направление по компасу.

Даже минувшие двенадцать часов казались Питту двенадцатью годами; тогда его рефлексы были обострены и готовы исполнять команды сознания; но когда он в очередной раз дрожащими пальцами опускал иглу на поверхность воды, руки подвели его: маленький компас ушел под поверхность и стал опускаться на дно глубокого, прозрачного бассейна. Питт успел бы поймать его, но несколько драгоценных секунд он просто сидел с отсутствующим видом, прежде чем начать устранять нежданное препятствие. Однако было уже поздно, слишком поздно, и теперь у него не было никакой надежды найти дорогу через пустынное исландское плато.

Опухшие глаза Питта почти полностью закрылись, ноги сводило от усталости, дыхание вырывалось с болезненными спазмами, но он с трудом поднялся и двинулся вперед, побуждаемый внутренней силой, о существовании которой и не подозревал. Следующие два часа он брел в пустоте, где существовал он один. Потом на середине подъема на небольшое восьмифутовое возвышение его тело отключило сознание, и Питт, как лопнувший воздушный шар, упал в нескольких дюймах от вершины.

Питт знал, что перешел порог физической чувствительности, шагнул к бесчувствию сумеречного сна. Но не окончательно. Тело его было мертво, боль исчезла, умерли все чувства, все человеческие переживания. Но он мог видеть, хотя вся панорама состояла из поросшей мхом земли в нескольких дюймах от глаз. И слышал: слух доносил рваные звуки, хотя никакого объяснения этому кашлю или хотя бы откуда он идет найти Питт не мог.