Айдесская прохлада - [9]

Для Ходасевича, в его страшном одиночестве, новое супружество явилось, быть может, спасительным. Но вряд ли оно было вызвано сильной страстью; нет и стихов, на это указывающих. Счастливый домик ** выходит в 1914 году с посвящением: «Жене моей Анне»; в этом посвящении — и жест благодарности, и акт закрепления отношений, не освященных церковью.

** Название заимствовано из стихотворения Пушкина Домовому. Эта неявная цитата, символизировавшая поворот Ходасевича к горацианскому довольству малым, не была расшифрована современниками поэта.

Но в единственном (хотя и едва ли не лучшем) стихотворении сборника, которое предположительно можно связать с А. И. Гренцион, поэт называет ее сестрой.

Когда почти благоговейно

Ты указала мне вчера

На девушку в фате кисейной

С студентом под руку, — сестра,

Какую горестную скуку

Я пережил, глядя на них!

Как он блаженно жал ей руку

В аллеях темных и пустых!

Нет, не пленяйся взором лани

И вздохов томных не лови.

Что нам с тобой до их мечтаний,

До их неопытной любви?

Смешны мне бедные волненья

Любви невинной и простой.

Господь нам не дал примиренья

С своей цветущею землей.

Мы дышим легче и свободней

Не там, где есть сосновый лес,

Но древним мраком преисподней

Иль горним воздухом небес.

Это супружество продлится почти десять лет, и хотя очень скоро, с обоюдного согласия, примет форму брака без обязательств, но в его основе с первых дней и в дальнейшем остаются привязанность и взаимопонимание.

В приведенном стихотворении слышен голос зрелого Ходасевича. По силе оно не уступает поздним его стихам и завершается в высшей степени характерной декларацией. Ходасевич как бы накладывает лупу на известные строки Евгения Боратынского: «Две области: сияния и тьмы исследовать равно стремимся мы». Здесь обнаруживается глубокое духовное родство двух поэтов, общность и инвариантность питающего их источника.

Характерная особенность второй книги, и в этом ее отличие от первой, — программное противостояние двум массовым течениям в эстетике, двум знамениям эпохи: романтизму и модернизму, взятым в широком смысле. Это поняли и отметили в своих отзывах М. Шагинян (газета Приазовский край, 1914, № 71) и Г. Чулков (Современник, 1914, № 7) — и проглядел Гумилев (Аполлон, 1914, № 5), но все три рецензента с замечательным единодушием признают и приветствуют музу Ходасевича. Гумилев называет его стихи прекрасными и сравнивает молодого поэта с Анненским и Тютчевым. Чулков говорит об изысканной простоте стихов Ходасевича, «об его отречении от легких соблазнов внешней нарядности», ибо «точность и выразительность, как необходимые условия лирического творчества, интересуют Вл. Ходасевича прежде всего». Особенно значительна рецензия М. Шагинян. В большой статье, явившейся одним из первых откликов на Счастливый домик, она набрасывает очерк литературной жизни столиц эпохи символизма, дает портрет молодого Ходасевича, обзор его первой книги — и делает несколько очень верных наблюдений над второй:

…завсегдатаи [Литературно-художественного] кружка привыкли встречать в нем молодого человека с немного эксцентрической внешностью, высокого [?], болезненно-бледного, с лицом ироническим и значительным. На пренииях он не выступал, но все знали его колкое остроумие и его стихи, которые он вскоре собрал в книжку.

…«Молодость» Ходасевича, несмотря на ее совершенно своеобразное, ни на кого не похожее, несколько даже вычурное в своей намеренной простоте и сухости лицо, принадлежит к созданиям… первого периода нашего «декадентства»)…

Его счастливый домик — это совсем особый домик, в котором следовало бы хоть немного погостить каждому из нас и который мог бы сыграть очистительную роль для наших «воющих персов»», которые сейчас залили все улицы русской литературы и грозят ее будущему…

Эпоха больших слов… отошла; большие вопросы о Боге, о мире, о сущности Прекрасного и т.д., взрыхляли землю, но почти ничем в ней не произросли. …возлюбить малое — трудней, чем возлюбить великое…

Ясный и насмешливый ум поэта, никогда не изменяющий ему вкус к простоте и мере, — стоят на страже его переживаний и не позволяют ему ни поэтически солгать, ни риторически разжалобиться…

Позже, в одном из писем, Ходасевич скажет об этой статье: «…одна М. Шагинян говорила обо мне по существу, понимая меня и мои стихи». Всего в 1914 появилось около пятидесяти отзывов на Счастливый домик: «сплошные восторги — и сплошная чепуха»». Второе и третье (с портретом автора работы Ю. П. Анненкова) издания книги, выпущенные 3. И. Гржебиным в 1921-1922, в годы всероссийской известности Ходасевича, принесли еще несколько почтительно-курьезных отзывов пролетарских писателей (Ин. Оксенов и др.), свидетельствовавших более об инертности мысли, чем об успехе этой утратившей актуальность поэзии.

Год 1914, трагический в истории России и Европы, явился, независимо от того, и поворотным годом в жизни Ходасевича: кончилась молодость, вышла вторая из его «юношеских книг». Война придала еще бóльшую законченность прошлому и как бы подвела под ним черту. Заметное место в этом прошлом занимали женщины. Но если те из них, с кем Ходасевича связывала более чем дружба, лишь глухо упомянуты в двух-трех местах его мемуаров (написанных много позже), то писательнице Н. Н. Петровской посвящен замечательный очерк, озаглавленный Конец Ренаты, — работа поистине неоценимая для историков символизма (достаточно сказать, что печально известный Вл. Орлов в своей книге Перепутья, 1976, цитирует из нее целую страницу — не называя автора). Петровской посвящено и стихотворение Sanctus Amor (1907), название которого повторяет название книги рассказов писательницы. Оно очень характерно для Ходасевича, с его «мучительной ранней опустошенностью» (М. Шагинян).