Авторское право - [2]

— Вам удалось формализовать язык генов?

— Не самих генов, а тех самых «отходов», остальных девяноста пяти процентов наших ДНК в хромосоме X.

— Понимаю, — пробормотал я, хотя если и понимал, то плохо. — А при чем тут смерть Глена?

— Он позвонил мне и сообщил, что окончательно перевел код, а текст вывел на дисплей… А когда я вошла в квартиру, он уже был мертв. — Девушка зарыдала. — Я боюсь, что его убили эти слова…

— Конечно, все это могло оказаться чистейшей липой: девица убила приятеля и запудривает следствию мозги мудреными научными словечками… Но с другой стороны, результаты вскрытия не указали никакой явной причины, по которой все внутренние органы человека могли отказать одновременно, в одну секунду. «Картина такая, будто у него внутри все взорвалось», — вспомнил я слова инспектора Дейва.

Мне стало понятно, что Глен умер не от инфаркта или инсульта. Случай был пострашнее: что-то проникло в его организм, а потом это «что-то» включило и выключило некий главный рубильник.

Слова на экране?

— А вы успели прочитать эти слова? — спросил я.

Девушка подняла глаза, и они заново сфокусировались на мне, словно она вернулась из дальней дали, куда ее унесли мысли.

— Нет, — сказала она, — когда я приехала, они уже исчезли с экрана.

Теперь я знал, что она врет — во всяком случае, в этом.

Займемся проверкой остальных позиций повествования Дженны. Факт звонка Глена ей домой незадолго до смерти установить будет нетрудно. Но вот геном проклятый… Тут без специалиста не обойдешься. Она, кажется, говорила, что этой тематикой занимается одна из лабораторий Технологического института в Массачусетсе.

Что ж, пообщаемся с господами учеными. В «техноложке» у меня есть приятели, пускай сведут с генетиками.

— Ральф Херцберг к вашим услугам, — услышал я энергичный голос в телефонной трубке, — меня предупредили о вашем звонке.

— Очень приятно, — ответил я. — Позвольте мне изложить проблему, над которой вы работаете, как я ее понимаю — или не понимаю, — а вы меня потом поправите.

— Валяйте.

— Итак, — начал я, — ДНК обычно называют языком генетики, но это не совсем правильно. На самом деле это как бы «схема сборки» других белков в клетки, имеющие свои особенности, — клетки сердца, мозга, и так далее…

— Все правильно, — подтвердил Херцберг.

— Значит, — продолжал я, — ДНК это лишь катализатор для развития живого организма. Но мы говорим для краткости, что это код или набор команд. Я правильно рассуждаю?

— Совершенно правильно.

— Хорошо. Тогда скажите мне: какая же связь между ДНК, которая даже не язык, и хромосомным материалом, который в формализованном виде ваш покойный коллега Глен Чалеф прочитал на экране?

— Объяснить это непросто, — вздохнул Херцберг, — но я попробую. Прежде всего, есть множество белковых соединений, о функциях которых мы и понятия не имеем. Не все они гены, скорее, наоборот, — в большинстве своем не гены. Некоторый материал мы считаем катализатором для самих генов, о других думаем, что они определяют время генетических команд для других белков, — а как именно, мы только начинаем догадываться. Но большая часть этого внегенетического материала — пока что для нас тайна.

«Как раз то, что Дженна назвала «отходами», — подумал я.

— Значит, э-ээ, лингвистический материал в восьми процентах X-хромосом как раз и покрыт тайной?

— Именно. И я далек от мысли, что бинарный хромосомный материал можно изобразить в виде слов. Его можно превратить в бинарный код, это да, но у нас нет способа проверить точность подобного преобразования. Кроме того, мы совсем не уверены, что за таким кодом будут стоять настоящие слова. Сначала мы получаем из данной комбинации знаков нечто вроде прототипа языка. По своей структуре (подлежащее — сказуемое) он очень похож на индоевропейский (наш «праязык»), и поэтому некоторые ученые полагают, что это и есть язык. А раз так, то его можно приблизительно перевести на английский, русский, и так далее. Однако результаты, откровенно говоря, очень сомнительны. Если брать соотношение сигналов и помех, то последние составляют более сорока процентов в окончательном переводе. Хотя и это лишь предположение, реальные искажения могут оказаться гораздо серьезнее.

Таким образом, молодой человек, «белых пятен» в этой области так много, что мы воздерживаемся от каких-либо публикаций.

— В ваших словах не много оптимизма…

— Какой там оптимизм! — буркнул Херцберг. — Мы же не восхищаемся обезьяной, которую научили перепечатывать на машинке Шекспира, а это как раз то, чем мы занимаемся. Или другой пример: если макнуть лапы дикой утки в красную краску и пустить ее гулять по холсту — разве она создаст произведение живописи? Все это лишь подобие искусства, и мы знаем, что сходство здесь — чистая случайность. То же самое с хромосомным кодом: имеет место лишь формальное сходство с индоевропейским языком.

Что касается меня, я тоже не люблю совпадений. Их часто используют как покров, удобное прикрытие истинного положения дел. Но в данном случае слова существовали: реальные, настоящие, их можно было прочесть.

— Прошу извинить мою настойчивость, господин Херцберг, — сказал я, — но кому-нибудь еще из ваших коллег, помимо бедняги Глена, удавалось вызвать текст на дисплей?