Автора! Автора! - [4]

Грэм поежился.

— Вот я и хотел бы знать, что ты делаешь вне моего воображения? Что, тесновато стало? Развернуться негде?

— Нет, отнюдь. Воображение как воображение, неплохое в своем роде, но я обрел более реальное существование только с сегодняшнего дня, ну и воспользовался подвернувшейся возможностью лично обратиться к тебе с уже упомянутым деловым предложением. Видишь ли, та тощая сентиментальная дама из твоего кружка...

— Из какого кружка? — задал бессмысленный вопрос Грэм.

На самом деле он уже понял все с ужасающей ясностью.

— Из того, на котором ты произносил речь, — тут де Мейстер тоже поежился, — о роли детектива. Она верит в мое существование, значит, я существую.

Он докурил и небрежным движением загасил сигарету.

— Железная логика, — заявил Грэм. — Ну, выкладывай, что тебе от меня нужно, и мой ответ будет «нет».

— Отдаешь ли ты себе отчет, старина, что, если ты прекратишь писать романы о де Мейстере, я стану скучным призраком, как и все вышедшие в тираж вымышленные сыщики? Мне останется лишь бродить в сером тумане между явью и небытием вместе с Холмсом, Лекококом и Дюпеном[1].

— А что, я не против. Туда тебе и дорога.

Взгляд глаз Реджинальда де Мейстера стал ледяным, и Грэму внезапно вспомнился один эпизод со сто двадцать третьей страницы «Дела о разбитой пепельнице».

«Взгляд его, до сих пор ленивый и рассеянный, вдруг стал острым, глаза превратились в два озерца голубого льда и впились в дворецкого, и тот со сдавленным криком отшатнулся».

По всей видимости, де Мейстер не утратил ни одного из своих качеств, которыми обладал в романах.

Грэм со сдавленным криком отшатнулся.

— В твоих же собственных интересах, чтобы детективы о де Мейстере продолжали выходить. Ты меня понял?

Грэм взял себя в руки и слабо возмутился.

— Эй, постой-ка. Что-то ты совсем от рук отбился! Не забывай, я в каком-то смысле твой отец. Да. Твой литературный отец. Ты не можешь предъявлять ультиматумы и угрожать мне. Дети так себя не ведут. Ты должен относиться ко мне с сыновней почтительностью и любовью.

— И еще кое-что, — не поведя и ухом, продолжал де Мейстер. — Нужно как-то исправлять ситуацию с Летицией Рейнольдс. Это уже начинает мне надоедать.

— Ну, не глупи. Всем известно, что мои любовные сцены таят в себе бездну страсти и нежности, каких не встретишь на страницах даже одного детективного романа из тысячи. Подожди, сейчас покажу тебе рецензии. Пожалуйста, можешь пытаться руководить моими действиями, я не возражаю, но черт меня побери, если я позволю тебе критиковать мои романы.

— К дьяволу рецензии. Терпеть не могу нежность и всю эту прочую шелуху. Я на протяжении вот уже пяти романов волочусь за этой неприступной дамой и веду себя как полный болван. Пора положить этому конец.

— И каким же образом?

— В следующей же книге я должен на ней жениться. Ну или в крайнем случае сделать ее своей любовницей, всеми уважаемой и респектабельной. Да, и прекрати делать из меня такого джентльмена по отношению к дамам. Сейчас не времена королевы Виктории, старина, а я всего лишь человек.

— Нет уж! — заявил Грэм. — К твоему последнему утверждению это тоже относится.

Взгляд де Мейстера стал язвительным.

— Право же, старина, для писателя ты проявляешь просто возмутительное равнодушие к благополучию персонажа, который столько лет тебя кормил.

Грэм картинно задохнулся.

— Кормил? Меня? Иными словами, ты хочешь сказать, что мои серьезные романы никто и покупать не станет, да? Ну, погоди у меня. Я не стану писать еще один роман о де Мейстере даже за миллион долларов. Даже за пятьдесят процентов авторских и все права на экранизацию.

Де Мейстер нахмурился и произнес слова, которые звучали для многочисленных преступников как глас судьбы:

— Еще увидим. Но так просто ты от меня не отделаешься.

И удалился, гордо вздернув волевой подбородок.

Перекошенное лицо Грэма мало-помалу приняло нормальное выражение, и он медленно, очень медленно взялся руками за голову и ощупал ее.

Впервые за свою долгую и умеренно разгульную сознательную жизнь он понял, что его недруги были правы и ему совсем не помешало бы основательно прочистить мозги.

Его воображение жило самостоятельной жизнью!

Грэм Дорн еще раз нажал локтем кнопку звонка. Он отчетливо помнил, как она говорила, что будет дома в восемь.

В глазок посмотрели.

— Привет!

— Привет!

Молчание.

— На улице дождь, — жалобно сообщил Грэм. — Можно зайти обсушиться?

— Не знаю. Мы еще обручены, мистер Дорн?

— Если нет, — ответил он сухо, — значит, я отвергал авансы сотен обезумевших от любви девушек — причем, прошу заметить, все они были красавицы как на подбор, — совершенно напрасно.

— Но вчера ты говорил...

— Ай, больше слушай, что я говорю. У всех свои странности. Смотри, я принес тебе букетик. — Он помахал цветами перед глазком.

Джун открыла дверь.

— Розы! Какое плебейство. Входи, милый, и заваливайся на диван. Эй, эй, погоди-ка, а что это у тебя под мышкой? Не рукопись «Смерти на третьей палубе»?

— Угадала. Там не эта растянутая писанина. Там что-то совершенно другое.

В голосе Джун прозвучал холодок.

— Только не говори, что это твой драгоценный роман.

Грэм вскинул голову.