Автор - [35]

– Прошу садиться… Слушается дело «Дети против Артура Лунина»… Введите арестованного… А, уже ввели… Тогда пригласите первого свидетеля… Кто там у нас по списку? – голос был мужской и шёл из глубины тумана. Голос показался мне знакомым.

Эфиопка грохнула решётчатой дверью, вставила в проушины вместо замка свой острый дротик.

– За что меня арестовали? – спросил я у неё.

– Молчи, пакость. Будешь говорить, когда тебя спросят, – её пухлые губы напоминали сосиски.

Туман слегка рассеялся, и из него проступило улыбающееся лицо девочки-дауна. Глаза навыкате, косоватые, лысая голова, кривые зубы.

– Мы слушаем вас. Можно свидетельствовать. Излагайте, – снова голос из глубины тумана.

– Артур… э… Лунин… он…, – неуверенно начала девочка-даун.

– Смелее, – подбодрил невидимый голос.

– Он… много… э… пил… спиртного… курил… э… и поэтому… я родилась такая, – она виновато улыбалась.

– Господин судья. Я протестую, – самоуверенно заявил я. – У меня детей нет. Это не моя дочка. И вообще я эту девочку никогда раньше не видел.

– Я могла бы быть твоей дочкой… э…, если бы ты не заставил Маргариту сделать аборт… Папочка!

Девочка-даун протянула ко мне руку. Я отпрянул от решётки. На руке у девочки было только три пальца.

– Значит, Маргарита правильно поступила, – насмешливо сказал я.

Девочка-даун погрустнела и исчезла, а голос из тумана произнёс:

– Введите второго свидетеля!

Теперь это была девочка-проститутка. Лет одиннадцати-двенадцати. Размалёванная физиономия. Гламурная причёска. Сигаретка в углу рта.

– Вы тоже его дочка? – задал вопрос судья.

– Нет, дочкой не являюсь, – ответила девочка-проститутка и с интересом на меня поглядела. – Хотя не прочь поиметь такого вот папочку, – она провела язычком по ярко накрашенным губкам. – К подсудимому претензий нет. Единственно, могу сказать, что если бы Артурчик не тратил столько денег на нас, то, может быть, я этим и не занималась.

Девочка-проститутка подмигнула мне, а потом растворилась в тумане.

– Вызывается следующий свидетель!

На этот раз это была девочка-наркоманка. Синюшного цвета лицо. Чёрные круги под глазами. Мутный взгляд красных глаз.

– Свидетельница, вы в состоянии говорить?

– Мы… мы… – замычала та.

– Сделайте ей укольчик, а то так нам ничего от неё не добиться, – сказал судья. – Благодарю вас… Как теперь?… Что имеете сказать по существу вопроса?

– О, Лунин! Милашка Лунин! Да я его просто обожаю! Я его фанатка! Это мой кумир. Автограф! Автограф! Дайте мне автограф!

– Вы – наркоманка. Почему вы стали наркоманкой?

– Я – наркоманка? Ну что вы, Ваша честь, какая я, к чёрту, наркоманка? Артур Лунин – знаменитый писатель, он принимает наркотики, я беру с него пример, я тоже принимаю наркотики. Те же наркотики, что и он, и в том же количестве. Но Артур Лунин не наркоман, а, как я уже сказала, знаменитый писатель. Почему тогда я – наркоманка?

– Во даёт деваха, – сказал я, обращаясь к эфиопке, – а, говорят, наркотики разрушают логическое мышление.

– Замолчи, упырь, – ответила девочка-негритёнок. – Тебе слово не давали. Следующая свидетельница – я.

– Ты? А ты каким боком имеешь ко мне отношение?

– Если бы ты купил не «Феррари», а еду для голодающих Африки, то я бы и ещё четыре сотни детей моей деревни остались живы.

– Слово предоставляется подсудимому. Что можете сказать в своё оправдание?

Но я не произнёс ни звука. Просто не успел. Потому что меня опередил хор голосов из тумана:

– Да что его слушать!… Хамло оно и есть хамло!… Расстрелять! Четвертовать! Отравить!… Виновен! Виновен!…

– Виновен! – заорала и эфиопка. В её маленьких пальчиках появилась маленькая бамбуковая трубочка, она поднесла её ко рту, прицелилась и чем-то продолговатым плюнула в меня…

Хочешь, как лучше, а получается всякая дребедень. Этот Иероним Босх каждый день занюхивал алколоид спорыньи и вон какие картины рисовал. А тут псилоцибин, мескалин; грибов, кактусов накушаешься, а отдачи никакой. Насмотришься лишь фантастических цветов, что на руках и ногах у тебя повырастали, да «летающих тарелок» с огромными ослиными ушами, а мне бы сюжетец уникальный, чтобы опять пророческим стал, так нет ничего и близко. А после «путешествий» сны идиотские снятся, в основном на нравственную тематику. Сам себе разные суды устраиваю. Устал я. Надо заканчивать с расширителями сознания. Руки хоть трястись и меньше стали, но так ведь можно уехать и не вернуться, если перейти, скажем, на ЛСД или СТП…

– Алло! Кто это? А, ты, Солнышко! Куда пропал? Да так, муки творчества. Период созидания. Сама знаешь, как это у нас, писателей, бывает. Нет-нет, в запой не ушёл. Сухой, как этот… как отечественный самолёт. Ну да. Ха-ха-ха! Чего хотела-то?

Встретиться? Давай, моя радость, но только попозже. Занят сейчас. Я тебе позвоню. Ага. Ну, пока… Эй, погоди! Снежок, а почему ты меня всё время Воробышком называешь? Теперь я уже не Котик? Ну… Ну, помню. Да, как мы с тобой в Праге отдыхали. Часы? На Староместской ратуше? Помню. Ну и? Да, оригинальные. Двенадцать апостолов, Смерть и три фигуры, воплощающие человеческие пороки. Помню, конечно… Да, гид ещё интересно рассказывал. Какую историю? Как скелет однажды во время боя часов щёлкнул челюстью? А в его раскрытую пасть залетел воробей и целый час просидел в западне? Ну да, а как же. А потом решили сделать челюсть неподвижной? Помню, конечно. Смешная история. Ну и что ты? Сравниваешь меня с тем воробьём? Понятно, понятно. Тоже редчайший случай произошёл. Вероятность микроскопическая. Так же, как с моим романом. Ладно. Въехал я, въехал. Ну у тебя и ассоциативное мышление. Охренеть! Позавидовать можно…»