Автор - [27]

«Зачем я так напился? – туманно подумал Артур. – Целую бутылку бренди вылакал в «Галеоне». Почти без закуски. А потом ещё и от жары развезло. Надеялся, что хоть тут есть кондишн, да хрен там – такая же духота, как и на улице. Вот и разморило меня.»

Артур обратил внимание, что на ноге у мальчика болтается какая-то верёвка, чего он сразу не заметил. Верёвка, однако, мальчику вроде как не мешала. Складывалось впечатление, что другим концом верёвка ни к чему не была привязана. На самом деле оказалось совершенно обратное. Верёвка, как показали Артуру, соединяла мальчика с гигантским верёвочным клубком. Клубок был в несколько раз больше мальчика. Он лежал, тяжело увязая в песке, отбрасывая короткую округлую тень, и нехотя раскручивался.

«Что за фиговина – мальчик с верёвкой? О чём это вообще? Бред какой-то. Начало я пропустил – заснул сразу. И название не помню. А спросить не у кого. Один я, хоть шаром покати. Ау, люди.»

Тем временем, камера стала медленно удаляться от моря, от мальчика с его клубком, от пляжа. И Артур увидел сперва один ряд, а потом великое множество рядов… плюшевых мишек, как бы растущих на поле – наполовину торчавших из земли. Соломенного цвета плюшевые мишки на соломенного цвета поле. Не было слышно ни голоса за кадром, никаких диалогов, и только тягучая, печальная музыка густо сочилась из динамиков.

«Надо же, как не повезло. Мало того, что сморило в сон, так вдобавок и фильм усыпляющий. Абсолютная дребедень. Снимают всякую чушь. Миллионы на ветер выбрасывают. Голливуд называется. Видимо, именно поэтому в зале, кроме меня, никого и нет. Кто же на такую картину-то пойдёт.»

Камера с усеянного сотнями плюшевых мишек поля обратила свой взор на белые кучевые облака, летящие по сине-голубому небу. Артур успел лишь отметить, что облака ужасно похожи на хлопающих крыльями бабочек, и под заунывную мелодию снова отключился…

Блюдо было пока ещё пустое, но рот от предвкушения уже жадно приоткрылся, а горло самопроизвольно сделало глотательное движение. Человек, сидящий за столом, вооружившийся ножом и вилкой, готов был в любую минуту наброситься на еду. Артур поймал себя на мысли, что человек буквально дрожит от нетерпения, и что, если официант тотчас же не появится, то этот человек, весьма вероятно, сначала съест самого официанта, когда тот, наконец, придёт, а уж потом ту пищу, которую он ему доставит.

Дальше, однако, произошло совершенно непредсказуемое. Вместо поджаристого аппетитного бифштекса в обрамлении не менее притягательных тушёных овощей и свежей зелени, официант положил на блюдо клиенту большую чёрную грампластинку – видно было, как его рука в белой перчатке опустила на тарелку виниловый диск с цветной наклейкой-пятаком посередине. Артура это обстоятельство несколько обескуражило. Чего нельзя было сказать о человеке с вилкой и ножом. Он совсем не расстроился, что его подло обманули, а живо набросился на грампластинку, ловко орудуя шанцевым инструментом.

Не успел Артур и глазом моргнуть, как от винилового диска не осталось и следа. А человек, сидящий за столом и поедающий столь странную пищу, только неприятно похрустывал чёрным пластиком и блаженно улыбался. Эта удивительная сцена настолько сильно засела в сознании Артура, что он плохо запомнил следующий эпизод истории. С дверями. В голове отложились лишь картинки всевозможных видов дверей: запертых, открытых, маленьких, огромных, разноцветных, с глазками и без, железных, деревянных и так далее, и тому подобное.

Тот самый человек, что съел грампластинку, пытался теперь пройти сквозь различные двери. Правда, не во все двери ему довелось войти. Не во все двери его пустили.

Но вот в танцевальный зал он всё-таки попал – это Артур запомнил точно. Одетый в элегантный дорогой костюм человек там вальсировал с какой-то дамой под звуки гремящего оркестра. На лицо дама была вроде бы премилая, но почему-то внешность её вызывала у Артура некое отторжение, и совсем скоро он понял, почему. Камера показала танцующих со стороны. И, получилось, что человек танцует не с живой женщиной, а с манекеном. Манекен был абсолютно голый.

«Такая же ситуация и с моим женщинами, – весело подумал Артур. – Что Кристина, что Маргарита – чисто манекены. Пустые внутри.»

Затем кадр сменился, и потянулась целая вереница чемоданов. Ни людей, ни манекенов больше не показывали. И от этой нудной однообразной картины – чемоданы, чемоданы, чемоданы – Артур опять впал в дремотное состояние…

«Да ведь это же видеоклип. Я понял. Правда, очень длинный. Типа «Стены». В «Стене» тоже не было разговоров, одна лишь музыка, хотя и намного энергичней чем здесь. Похоже, дело идёт к концу. Снова берег моря, мальчик, превратившийся в старика. Кто его играет? Харрисон Форд? Шон Коннери? Микки Рурк? На ноге у старика верёвка. Только клубка не видно, верёвка тянется за горизонт. Да и клубка, как такового, наверняка, уже нет – осталось совсем немного времени, чтобы он раскрутился полностью. Разрушенные замки из песка. Сгоревшие плюшевые мишки – только проволочные каркасы на выжженной земле. Разобранные на части женщины-манекены. И, как ещё один символ распада, туша мёртвого, гниющего на берегу дельфина, облепленного мухами. Всё предельно ясно. Эта картина про меня. И про многих других людей. Это фильм про человека. Хороший фильм. Жалко, что я увидел лишь фрагменты. Завтра схожу на него повторно… А толпа не восприняла. Язык иносказаний. Сюрреализм. В манере Феллини. Толпе попроще что-нибудь подавай. Разжуй и в рот положи. Чтобы поменьше думать, а побольше ржать. Над чем-нибудь вульгарно-пошлым…»