Автопортрет с устрицей в кармане - [38]

— Некоторые способны на благоразумие, — заметила Джейн. — Из комнаты ничего не пропало?

— Кажется, нет. Утром я все осмотрела внимательно.

— А Энни никого не видела?

— Я спросила ее. Она сказала, что нет, никого, хотя слышала какой-то скрип, а потом отвернулась и пробормотала еще кое-что, думая, что я не слышу.

— А вы слышали?

— Она сказала, — таинственно произнесла мисс Робертсон, — что не знает, что здесь творится, но еще разберется с теми, кто протягивает руки куда не надо.

— Протягивает руки куда не надо?.. Кого она имела в виду? С ней кто-нибудь грубо обошелся?

— Не знаю, — отвечала мисс Робертсон, — но она сказала именно это. Я точно слышала.

— Вы ведь рассказали инспектору? Про камешки в окно, фонарь на дереве и все остальное? Вы же говорили с ним сегодня?..

— Я думала, это не так важно…

— Бога ради, мисс Робертсон!.. Это очень важно. Я прошу вас, найдите его немедленно, он где-то в доме.

— Ну если вы так считаете, — пробормотала та, — я пойду.

— Боится, что он будет над ней смеяться, — сказала Джейн, проводив ее взглядом. — Бедная мисс Робертсон. Что ты думаешь обо всем этом?

— Дело серьезное, — сказал Роджер.

— Правда?

— А как тебе кажется?.. Кто-то хотел выманить ее из комнаты, это ясно как день.

— А Энни его случайно спугнула. Значит, мисс Робертсон была права, когда жаловалась на присутствие за дверью. Кто бы это мог быть, а?

— Кто-то, — сказал Роджер, — кто слышал историю викария.

— Кто-то мог и подслушивать. Например, Энни. Что это за человек в черном, с которым она разговаривала?.. Он мне покоя не дает.

— Что ему нужно было от мисс Робертсон?

— Может быть, у нее в комнате есть что-то важное, что ему страшно нужно.

— Что именно?

— Не знаю. Думаю, она сама не знает.

— А что Энни хотела рассказать ему про старых хозяев?

— Не знаю, — мрачно сказала Джейн.

— А зачем он свернул шею Танкреду?

— Что?.. Ну, в это я не верю. Это ваши с инспектором выдумки. Но подслушать, о чем рассказывает викарий, он мог.

— Не просто подслушать, — уточнил Роджер, — а еще и предвидеть, как поведет себя мисс Робертсон, если показать ей фонарь в ночном лесу.

— Это какая-то дьявольская проницательность. Как можно это угадать?

— Ну, вот это легко. Любой бы смог.

— Что?..

— Говорю тебе, людям нравится думать, что они непредсказуемые. Может быть, оно и так, но в быту это неудобно. Привыкаешь быть одинаковым ради экономии. Если встречаешься с человеком за завтраком хотя бы месяц подряд, он тебя уже ничем не удивит.

— Хорош быт, — сказала Джейн, — огни в лесу, исчадия ада в наследственной простыне, туман и шевеленья. Как она отважилась, до сих пор не понимаю.

— Я бы и сам так все устроил, если бы мне понадобилось. Представь, в ночном окне горит огонь среди деревьев, как… ну, как огонь среди деревьев. Мисс Робертсон смотрит на него, как зарянка на землекопа (хоть тут есть нужное сравнение), а потом надевает наряд свой самый худший и выходит из дому, спеша к местам, разбойниками полным, к болотам и озерам, жилищам цапель, и все это ради того, чтобы рыцарь…

— Вот что! — сказала Джейн. — Рыцарь: я ведь хотела тебе рассказать. Сегодня утром, когда все вернулись, инспектор завел с мисс Робертсон разговор о живописи вообще и способностях Эмилии к этому искусству. Я подумала, что это разговор не такого рода, чтобы мне надо было уйти, и что если бы инспектор считал живопись интимной темой, он бы не заводил эту беседу при посторонних. Они сказали много всего, что я не буду пересказывать, а потом инспектор спросил, что мисс Робертсон думает вот хотя бы об этой картине, и повернул к ней одну. Ты помнишь, Эмилия когда-то написала рыцаря на лесной опушке?

— Да, что-то такое было, — сказал Роджер.

— Рыцарь в вороных латах, на белом коне, перед густым лесом. Мы понимаем, что ему что-то предстоит, и волнуемся. Почти всю картину занимают древесные кроны, очень тщательно выписанные, такая первозданная природная мощь.

— Да-да. И что мисс Робертсон?

— Она посмотрела и сказала, что Эмилии очень удалось это полотно, что вообще надо смотреть на вещи с таким простодушием, как смотрел бы слепец, чудесно обретший зрение, и что Эмилии это удалось, особенно в левом углу; что здесь прекрасно выражена абсолютная бесконечность вещей и та тьма, что стоит за нею и запрещает нам познать вещи сполна. Потом они еще немного поговорили про доспехи рыцаря — тяжело ли ему их носить, тяжело ли коню его носить, не ржавеют ли они изнутри и каким средством их тогда чистить, — и на этом разговор об искусстве, можно сказать, и закончился. Мисс Робертсон ушла, а инспектор… Нет, скажи, ты понимаешь, что все это значит?

— Ну, инспектор проявил чуткость к вопросам искусства, — сказал Роджер. — Я не нахожу в этом ничего предосудительного, а мисс Робертсон — тот самый человек, от которого всегда услышишь что-то свежее, так что…

— Ты это серьезно?.. Постой, ты ничего не слышал об этой картине?

— Нет, ничего. Но говорят, что чужие мнения о картине мешают непосредственности восприятия, особенно если они правильные.

— Это не тот случай, — сказала Джейн. — Несколько человек из Бэкинфорда, в том числе почтальон, мистер Барнс, который зашел спросить о политике, и родственники миссис Хислоп, видели эту картину, и в Бэкинфорде возникла нелепая сплетня, что Эмилия нарисовала карикатуру на мисс Робертсон — как будто бы ее профиль вырисовывается в листве справа, если приглядеться, и нос у нее там такой длинный, что длиннее не бывает.