Автономное плавание - [5]

Матвей перебрался в рабочий поселок. Ему дали отпуск, и он почти не отходил от матери. Жизнь для него начиналась как бы заново, он впервые ощутил всю теплоту материнской ласки, тревожную близость самого дорогого человека на земле - матери.

Материнское сердце... Сколько любви и тепла, сколько тревог и волнений вмещает оно! Оно с замирающей радостью прислушивается к первым толчкам ребенка в чреве и уже начинает тревожиться за его судьбу. Оно ошалело бьется от счастья, когда ребенок сделает первый самостоятельный шаг, и больно сжимается, когда крохотное и беспомощное существо мечется в жару детской болезни. Оно наполняется несказанной гордостью, когда сын приносит домой свою первую получку, и его до краев заливает жгучая горечь, когда сын, обзаведясь семьей, забывает писать матери письма.

Матвей не стеснялся своих, годами не высказанных, сыновних чувств, и Мария Ефимовна принимала их с тихой грустной радостью. Она тоже не хотела ни на минуту отпускать Матвея от себя, опасаясь, как бы судьба снова не разлучила их. Мария Ефимовна никак не могла привыкнуть к тому, что сын уже взрослый, и все еще заботилась о нем, как о трехлетнем несмышленом мальчике, каким она его потеряла и каким он был в памяти все эти годы.

А сердце матери было уже надорвано, дважды у нее был инфаркт. Однако встреча с сыном будто возродила ее. Мария Ефимовна сразу помолодела, могла неутомимо работать, и все свободное время хлопотала по хозяйству: бегала на рынок, гладила сыну рубашки, штопала носки и находила во всем этом необычайную радость и наслаждение.

Когда на следующий год Матвей поступил в училище, Мария Ефимовна лишилась главной радости - возможности заботиться о сыне. Он редко бывал дома, всего раз в неделю. Чтобы быть поближе к сыну, Мария Ефимовна сама поступила работать в училище преподавать французский язык.

Теперь они виделись каждый день. Казалось, она и думает о том же, о чем думает сын, и живет его заботами и его радостями.

Но у нее были и свои тревоги. Опять начало беспокоить сердце. Она снова стала принимать лекарства, стараясь, чтобы сын не заметил этого. Но лекарства уже плохо помогали. И однажды на уроке приступ свалил ее. Через четыре часа она умерла...

И хотя Матвей знал, что мать тяжело болеет, ее смерть была для него неожиданной.

Он остался один со своим горем. Поэтому стал приходить к Соне каждое увольнение. Они бродили по городу, ходили в театр, ездили к морю. Матвею было хорошо уже от того, что он не один, что есть человек, к которому он привык, который ему нужен.

Со временем он обнаружил, что их взгляды во многом расходятся. Соня была на четыре года старше его. Но дело было не в возрасте. Просто она оказалась слишком практичной, и это начинало раздражать Матвея. Но он привык к Соне, был благодарен ей и боялся опять остаться один. Из благодарности он готов был жениться на ней. И, наверное, женился бы, если бы она согласилась ехать в Синеморск. Но она не поехала, и где-то в глубине души он испытывал облегчение...

* * *

Командир бригады подводных лодок капитан первого ранга Уваров, еще довольно молодой, но уже изрядно облысевший, с крупным, квадратным, будто наспех сделанным лицом, поднялся из-за стола и, пожимая Матвею руку, мягким баском пророкотал:

- Очень кстати, лейтенант, очень кстати. Вот планирую групповой выход, а у нас сразу два штурмана заболели. Присаживайтесь, рассказывайте, как добрались.

- Спасибо. Хорошо.

- А вид у вас усталый. Не выспались?

- Да, никак не мог уснуть.

Комбриг понимающе улыбнулся:

- Ясно. Небось волновались, думали: как-то примут на новом месте?

"Об этом я, кажется, и не беспокоился", - подумал Матвей и честно признался:

- Нет, вроде бы не волновался.

- О чем же тогда думали?

"Ну что он ко мне пристает, не буду же я ему докладывать, что думал о Соне? И вообще, какое это имеет отношение к службе?"

- Извините, товарищ капитан первого ранга, но я не хотел бы говорить на эту тему.

Комбриг удивленно посмотрел на лейтенанта и пожал плечами:

- Это уж дело ваше. Ну а назначением-то вы хоть довольны?

- Не знаю. Пока не думал над этим. Не успел. Я хотел служить на лодках и вот... получил назначение. Наверное, я доволен.

Комбриг улыбнулся. Потом серьезно сказал:

- Ну что ж, поживем - увидим.

На кораблях Уваров служил около двадцати лет, ежегодно к нему приходили молодые офицеры, и он всегда очень осторожно относился к первому разговору и первым впечатлениям. Всякое бывало. Иной наговорит семь верст до небес: и о службе-то на лодках он всю жизнь мечтал, и именно в эту бригаду добивался назначения, и еще, и еще - все в том же духе. А через год, смотришь, норовит где-нибудь на берегу пристроиться. Другой же придет растерянный и робкий, служба у него долго не ладится, а потом вырастает отличный офицер, скромный и старательный.

Молодой лейтенант понравился прямотой и откровенностью. "Что же, это неплохо, - подумал Уваров. - Хотя мог бы и немножко почтительнее разговаривать. Видимо, самолюбив. Впрочем, и это неплохо". Комбриг в службе не признавал личных симпатий и антипатий. В оценке поведения, знаний и действий своих подчиненных он применял единственное мерило - справедливость. И может быть, поэтому сейчас закончил разговор с несколько подчеркнутой официальностью: