Автономное плавание - [86]

– Ох! – у Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.

– Фигура, – сказала женщина. – Но притом вечно в тени, в тумане.

– Непонятно только, почему он выбрал именно вас и откуда знал, что говорите по-французски, – Штейнбрюк тоже закурил, но чувствовалось – сейчас он просто размышляет вслух.

– Не знаю, – пожала плечами Жаннет. – Он сказал, понравилась… Может быть, действительно понравилась? – кокетливая улыбка с «упражнением для глаз»: на кончик носа, на предмет, в сторону…

– Это он нам весточку подал, – усмехнулся не названный по имени мужчина. – Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!

– Похоже, что так, – согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. – И откуда бы ему так много знать?

– А если они вели Жаннет еще с Праги? – спросила женщина-лейтенант.

– Если бы у бабушки были яйца, – хмыкнул Штейнбрюк. – Был бы дедушка.

А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один – она сама.

«Но зачем?»

«Затем, что, похоже, они нам… мне поверили и теперь готовят к операции…»

– Как считаете, Жаннет, – спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. – Мог он вести вас от Праги?

– Не знаю, – «растерянно» пожала она плечами. – Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило…

– Но это означает, что кто-то знал про связника и то, что связник – Жаннет, – сказал мужчина с седыми висками.

Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая «вспомнить» про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.

– Ой! – сказала она и так «прониклась» ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.

– Что с вами? – Штейнбрюк даже вперед подался.

Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку – хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и… да, стерву – когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию как бы со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбаном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.

– Что с вами?

– Я вспомнила…

«Я, наверное, белая, как полотно…» – Ну что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара, так и есть: белая. В холодном поту, и глаза, как у кокаинистки…

– Я вспомнила…

– Что? – ну, почти хором, хотя вслух говорил сейчас один Штейнбрюк, но показалось, что все хором выдохнули. Ведь они же ее наизнанку вывернули, вернее, думали, что вывернули.

– Когда он сказал, что это его каприз… Ну, то есть, когда зашел разговор, что я должна обеспечить связь…

– Я понял, – кивнул Штейнбрюк. – Дальше!

– Я сейчас вспомнила.

– Ну!

– Я спросила, а он говорит, может быть, я в вас влюблен. Нет… Не так! Нравитесь. Он сказал, может быть, вы мне нравитесь или мне нравится, как вы поете!

– Поете?!

«Оба-на!» Вот как это выглядело и звучало!

– А вы поете? – недоверчиво спросил мужчина с седыми висками.

– Да, иногда… немного.

– А он? Он об этом откуда узнал?

– Вот я его и спросила! А он говорит, а мне, дескать, рассказал Питер Кольб. Мол, помните такого?

«Что я несу, – отстраненно подумала Татьяна. – „Мне Карузо не понравился! – Вы таки слышали Карузо? – Нет, но тетя Соня напела“».

– Черт! – сказал Штейнбрюк. – Всем молчать! Пожалуйста. Жаннет, кто такой Питер Кольб?

– Он… Парень, с которым мы вместе учились… в Сорбонне. Питер К… Кольб. Он эльзасец, вообще-то, и, по-моему, нацист…

– Так что ж ты, мать твою!.. Простите, Жаннет. Но почему вы мне… нам… об этом ничего не сказали?

– А я только сейчас вспомнила… – Жаннет пару раз моргнула и вдруг заплакала. Слезы текли сами собой без всякого с ее стороны усилия. – Я… я… я все… все время боялась забыть… а… а п-п… по-о-отом… вы-ы меня спра-а-ашивали… и я-а за-а-а-была-а!

– Прекратить! – скомандовал Штейнбрюк и быстро налил ей в рюмку коньяк. – Ну-ка, быстро! Взяла, выпила, успокоилась.

«Ага! Щас! Разбежалась и…»

Но и затягивать паузу было, в принципе, ни к чему. Поэтому все-таки взяла дрожащей рукой рюмку, всхлипывая и сморкаясь, поднесла ко рту, едва не ополовинив по пути. Выпила, продолжая лить слезы, поперхнулась – что не диво – закашлялась, «брызжа слюной», как вся Антанта, вместе взятая, размазала слезы и сопли по лицу рукой, пока Штейнбрюк не сунул ей чей-то носовой платок, еще пару раз всхлипнула под дружные уговоры успокоиться и начать работать, и наконец, закурила, «успокаиваясь».

– Я знаю… – сказала Таня, выдохнув противный табачный дым. – Мне… мне нет прощения… Я… Как я могла? Не знаю… Простите! Я не хотела…